День восьмой

Они вошли в церковь. Внутри не было никакого праздничного убранства к Рождеству. Стоял стол и несколько скамей. Помещение напоминало школьный класс. Пол был испещрен полосами и истерт ногами, как будто тут мальчишки во что-то играли. Было очень холодно, и Роджер вздрогнул, но не только от холода, а и от смутного предчувствия. Дьякон поднял руку и показал на табличку, укрепленную на стене рядом с входной дверью: «Это здание – дар от Джона Баррингтона Эшли. 12.04.1896 г.». Роджеру вдруг страстно захотелось увидеть своего отца: оказывается он совсем не знал его, а о нем говорят столько хорошего.

– Мой отец бывал здесь, Дьякон?

– Нет. Вы первый человек не из нашей общины, кому позволено было прийти сюда.

Дверь в дальнем конце открылась, и в помещение вошли трое мужчин с керосиновыми лампами в руках, но, увидев Дьякона, повернули обратно.

– Продолжайте заниматься своим делом, – приказал им старик.

Мужчины принялись развешивать лампы, начищенные до блеска, на крюки, спускавшиеся с потолка.

Дьякон и Роджер покинули церковь и вернулись к дому старика. Внутри хижины в небольшом камине пылал огонь, сильно пахло щелоком.

– Сейчас я объясню, почему считаю, что такой поступок мог совершить только человек религиозный. – Он вытащил из кармана потрепанный конверт. – Мы получили от него это письмо за четыре дня до того, как его отправили в путешествие, которое, как он считал, закончится смертью. Ваша мама что-нибудь знала об этом?

– Думаю, нет. Даже уверен, что не знала.

– Можете прочесть его, только, мне кажется, вам лучше выйти на крыльцо. Потом принесете письмо назад.

У него еще никогда не было такой ясности в голове с той самой поры, когда он, голодая, добирался в Чикаго. В нем нарастало предчувствие встречи с чем-то значительным и незнакомым для человеческого существа. Ему вдруг показалось, что всю свою жизнь он бредет, не догадываясь о пропастях, разверстых под ногами, проходит мимо чудес, мимо засад, не замечает глаз, обращенных на него, не видит письмен, начертанных на облаках. До него вдруг дошло, что сама жизнь намного шире, глубже и опаснее, чем он привык думать. Он уронил конверт, но успел нагнуться и подхватить его. Ему стало страшно из-за того, что он может прожить всю жизнь вот в таком неведении – в неведении глупца! – когда человек не осознает присутствие силы света и силы тьмы, которые постоянно борются между собой под поверхностью видимой реальности; стало страшно, что он может прожить свою жизнь как раб, как тварь на четырех ногах, с опущенной к земле головой.

Роджер вышел на крыльцо, сунул пальцы в конверт. Глаза защипало от жгучих слез, он сделал глубокий вдох, как перед началом забега, и вгляделся в текст.

«Старейшинам ковенантской церкви

Уважаемые друзья!

Помимо членов моей семьи вы единственные, к кому мне хочется обратиться в эти минуты.

Вечером 4 мая я выстрелил из ружья по мишени. Человек, который находился в нескольких ярдах влево от направления выстрела, вдруг упал. Я не могу найти этому объяснения. Я не виновен в этом убийстве ни в мыслях, ни на деле.

Вы помните, что я испытывал глубокий интерес к церкви и общине на холме Херкомера. В юном возрасте со своей бабкой посещал церковь, чем-то похожую на вашу. Часы, проведенные там в молчании, смирении и надежде, стали важной частью моей жизни. Те же самые качества я увидел в членах вашей общины. Утром каждого воскресенья в Коултауне, участвуя в совершенно других церковных службах, я мысленно был с вами, на холме Херкомера.

Я оставляю сына. Мне не знаком никто из пожилых людей, который сможет помочь ему советом, приободрить его или сделать ему внушение. В двадцать один год никому не захочется выслушивать наставления. Если до достижения этого возраста мой сын Роджер вдруг, на ваш взгляд, выкажет малодушие, легкомыслие или совершит что-то бесчестное, прошу показать ему это письмо.

Я отправляюсь в тюрьму Джолиет, мысленно повторяя слова молитвы моей бабки. Она всегда молилась о том, чтобы наши жизни стали подспорьем Господу, чтобы осуществить его планы на земле. Я должен верить в то, что прожил не напрасно.

С глубоким уважением,

Джон Эшли».

Роджер смотрел на противоположный склон, скованный морозом. Дьякон дал ему понять, что его отца освободили мужчины с холма. Люди из общины были всюду: и тюрьме, и на железной дороге. Они умели обращаться с замками, с наручниками, знали расписание поездов. Эти люди не носили оружия, были молчаливы, сообразительны и сильны физически. Нарушая закон, они рисковали не только жизнью, но и, что было намного важнее для них, честью и достоинством своей церкви. Они подчинялись более древним законам. Сейчас ему доверили величайший секрет. Такой долг ничем не оплатить.

Он вернулся в дом и, положив письмо перед Дьяконом, сел к столу. Старик молчал, сосредоточив внимание на домотканом коврике, лежавшем у него под ногами. Роджер проследил за его взглядом. Коврик был соткан давно, но тем не менее, черно-коричневый орнамент в виде лабиринта все еще можно было различить.