Депрессионизм

Что взирают безмолвно сквозь морок холодных ночей,

Под разливом луны не найдя и не зная покоя.

Я взглянул за окошко, и сумрачный вкрадчивый страх

Подмигнул мне, мелькнув в поглощающем небо зное:

Он проник в мой вагон, притаившись в его стенах,

Он преследует поезд, катясь в бездне неба луною.

Вместе с этой тревогой, усталый, вернулся домой,

И во власти её заливается сердце безмерно:

«Гретхен здесь больше нет, у неё давно есть другой,

И они уже месяц как вместе находятся в Берне».

И как будто по небу разносится гулкий раскат:

«Как же так получилось, что в доме родном предали?

Оттого ли, что я – это лишь побеждённый солдат?

Оттого ли, что просто меня здесь так долго не было?»

ЗАКСЕНХАУЗЕН

Моя вселенная в хаосе

Я потерян

Пространства много

Не знаю, куда преломиться

Я видел тебя в Заксенхаузен –

Лучше такого не видеть

Я, помню, тогда подумал

Как же это возможно

Для чего жизнь превращать в такое

Вместо того, чтобы просто спокойно жить

И что же за время я выбрал

Чтобы в него погрузиться?

Помню, что было дальше:

Россия – повсюду грязь и свиные рыла

Готовые из-за любой наживы

Чужими чувствами пренебречь

Да и своими

Отсутствующими у них с детства

И я вспомнил Заксенхаузен

И как потом говорили о гуманизме

И как это странно, что не нашлось места

Ни в Заксенхаузен

Ни в целом мире

Где я увидел бы что-то другое

Кроме перевоплощений людей в животных

Видимо, Сознание Мира

Так же, как мы

Дегенеративно, просто

ВЫЖЖЕННАЯ ЗЕМЛЯ

«И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь.

И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои.

И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих».

Апокалипсис 6: 12-14

В течение нескольких часов,

Беспрерывно,

Тысячи тонн авиационных бомб

Превращали город в руины.

Что они могли от него оставить? –

Тысячи тонн бомб:

Фугасных и зажигательных, –

Вы можете это представить? –

Сбрасываемых на город

Из-под ночных облаков.

Авиационный налёт.

Подверженный страшным ударам,

Взметающим в воздух клубы земли

И рассыпающихся пожаром,

Город окутан в дым:

Тучи бетонной пыли

Скрыли огонь,

Поднимая над ним

Гул нарастающей силы.

Город в сплошном огне.

Алый, как зарево, воздух

Выклеймит след на лице,

Рдяно сдирая кожу:

Будто лохмотья риз,

Тянет он ткань с предплечий

Лопнувшей кожи

Вниз,

Жутко тела увеча.

Вихри огня вдоль стен

Мчатся, сплетаясь смерчем,

Всасывая в свой тлен

Кремационной печи.

Первой из всех начал

В центре Вселенной станет

Сила,

Что плавит металл,

Всё обращая в пламя.

В ходе шести часов

Гибли десятки тысяч

Тех, чей безмолвный зов

Штурман в кабине не слышит.

Мили сгоревшей земли,

Морок

Обугленных зданий,

Мёртвые тени легли

Под раскалённый камень.

ЧЕЛОВЕК В ОЧКАХ

Стоит человек,

Человек в очках,

Голый, в крови,

Дрожит всем телом,

Ожидая в спину тупого толчка.

Его мышцы напряжены –

Каждая клеточка его веса,

Но нельзя быть готовым к тому,

Что ждёт

И что никому не известно.

Почему он дрожит?

Почему он голый?

Почему в крови?

А ещё на него помочились,

Когда безмолвно

Лежал он среди других.

Они делали это,

А у человека в очках

Где-то внутри зарождалась

Надежда… –

Всё остальное

Окутал страх.

Но почему

Он решил, что люди,

Лежащие рядом –

С ним, под ним,

Повсюду вокруг, –

Надежду свою

В тени пожелтевшего сада

Должны подарить ему?

Вместо одной смерти – две.

Человек в очках

Недавно узнал:

Надежда вовсе не друг,

Она – промежуточный интервал

Между жизнью и смертью,

Между двумя смертями:

Надежда сродни врагу.

Он стоит и дрожит,

Голый, в крови…

Может ли быть,

Что кому-нибудь раньше

Позволил бы так себя оскорбить?

А теперь на него помочились

И даже хотят убить,

Но человек в очках

Безропотно замер

И почему-то молчит.

Он смотрит на землю

Сквозь грязные линзы,

На грязные трупы,

На грязную почву –

Трупы и почву в крови;

Глядит и не видит,

Всё слилось, как с ночью,

Чёрной дырой внутри.

Человек в очках

Дрожит и не видит,

Как смерть отражается на лице:

«Надежда и смерть – близнецы,

А люди – свиньи»

… последняя мысль была

О терновом венце.

В ПАМЯТИ

Тысячи людей за колючей проволокой,

Тысячи тел валяются грудой в овраге:

Были они замучены голодом,

Были расстреляны

Или отравлены в газовой камере?

Были они… а были ли?

Была ли до этого жизнь иная:

С весенним утром, прогулками по аллее,

В кафе за бокалом пива и чашкой чая?

С домашним уютом и радостным смехом,

Детьми и их искренним, чистым взглядом?..

Когда-то, в другом мире было это,

Оставшись лишь в памяти, жившей когда-то

А здесь онемевшие души ранены,

От памяти – только осколки боли

Безмолвные тени бредут вдоль бараков

Каменных,

Под тусклым туманом фонарного зноя

* * *

Благоухал рассвет.

Алеющее пламя

Залило горизонт,

Покинув тень земли,

С развесистою мглой

Небесных нив сливаясь,

Преображая их

Лазурью синевы.

Теснится небосклон

Над заревом раската,

Всё выше унося

Пробор своих седин,

За ним стремится ввысь,

Будто из пекла ада,

Как чёрный обелиск,

Трубы косматый дым.

В печи её чадят

Обугленные дети,

Их проминают вглубь

Железные крюки,

Чтоб новые тела

Забросить вместо этих:

Когда протлела плоть,

Огонь не так горит.

Благоухал рассвет,