Der Tod und das Mädchen

Санто Стефано (а не Сан-Стефано, как напрасно утверждал Брейтбурд) Бельбо – это самое что ни на есть сердце Пьемонта на северо-западе Италии, в нижней части ботфорты итальянского сапога, не на швейцарской границе, а к юго-востоку от Турина, на полпути к Генуе. Очень важно правильно расшифровать название. Речь о местечке Санто Стефано, расположенном на берегу реки Бельбо, притока известной из древней классики реки Танары, впадающей, в свою очередь, в главную артерию Северной Италии – реку По. Бельбо с полным основанием омывает и другие деревушки в занимающей Павезе округе.

Брейтбурд пишет, обильно цитируя различные источники, в том числе, самого Павезе:

"Детство Павезе было разделено между зимой в Турине и летом, когда его привозили в Сан-Стефано Бельбо, где у семьи сохранился собственный домик. И тогда он снова бродил по родным холмам, подолгу простаивал на мосту через Бельбо, вдыхал запахи трав и виноградников, добирался пешком до Канелли, откуда уходили поезда и которое казалось ему окном, распахнутым в мир и в жизнь. Здесь, в Сан-Стефано, он часами просиживал в мастерской плотника Скальоне, сын которого, Пиноло, стал на всю жизнь другом писателя – мы узнаем его черты в образе Нуто из повести ’Луна и костры’. Павезе вспоминает об этой дружбе в своей последней повести, желая объяснить, что значила для него деревня, из которой он хотел уехать и потом вернуться обратно, повидав мир, чтобы в родном краю открыть все ’во второй раз’. Эту мысль о возврате не раз настойчиво повторяет Павезе. В письме школьному инспектору из Сан-Стефано Николе Энрикенсу Павезе говорит: ’Все мы учили в школе, что Альфьери открыл себя и Италию, бродя по миру. Вы даже не представляете себе, какую глубину обнаруживаешь в наших и греческих классиках, когда возвращаешься к ним из американского, или немецкого, или русского ХХ века; то же можно сказать о семье и о родине. Я люблю Сан-Стефано до безумия, но потому, что вернулся очень издалека’."

Зачем далеко ходить? "Луна и костры" начинается так (прямо под посвящением и эпиграфом: For C. Ripeness is all.):

"Должна же быть причина тому, что вернулся я в эту деревню – сюда вернулся, а, скажем, не в Канелли, в Барбареско или в Альбу".

И потом:

"Должно быть судьба такая. Я часто думал – сколько там людей было, а теперь в живых остались только я и Нуто, только мы уцелели. Как долго вынашивал я мечту (однажды в баре в Сан-Дьего это желание овладело мной с такой силой, что я чуть не лишился рассудка): выйду на дорогу, потом пойду мимо ограды, мимо сосны, пройду под сводом лип, услышу голоса, смех, кудахтанье кур, отворю калитку: ’Вот я и здесь, вот я и вернулся’. И сразу все ошалеют от изумления – и батраки, и женщины, и пес, и сам старик".

Признаюсь, эти слова сразу кое-что мне напомнили. Один хорошо знакомый текст². Впрочем, повременим с ним немного.

Теперь пришло время вспомнить, что у Павезе был (собственно, есть) примечательный литературный сосед. Речь об Умберто Эко, родившемся в 1932 году совсем рядом с Санто Стефано, в Алессандрии³, в нескольких километрах от места впадения Бельбо в Танару. Общеизвестно, что на старости лет Эко затосковал по этим местам и вернулся туда в личине Баудолино. Для нас куда важнее, что тоска по ним одолевала его и раньше. Сам Эко этого никогда не скрывал. Мало того (это, к сожалению, известно не всем), Эко открыто признавал приоритет Павезе в том, что касается любви к Пьемонту; к тому же он адаптировал изобретенную Павезе литературную интерпретацию болезненных событий, происшедших в этой провинции в последние два года второй мировой войны, в ходе немецкой оккупации Италии, – речь, конечно, о партизанщине и ее моральных дилеммах, об облавах, изменах, героизме, трусости и тому подобном. Поэтому Эко, как у него нередко водится, фактически переписал, слив воедино, несколько повестей Павезе, и получил многословные мемуары одного из главных героев "Маятника Фуко". Самого героя, дабы избежать недоразумений и обвинений в плагиате, он напрямую назвал Бельбо – именем реки, ставшим с легкой руки Павезе почти нарицательным. Бельбо (или просто речной бог) пересказывает в этих мемуарах свое детство, являющееся буквальной контаминацией биографий нескольких героев Павезе (включая биографию музыкальную; только кларнет Нуто стал у Эко трубой). Любопытный пример освоения литературных территорий.

До сих пор – никаких недоразумений. Эко неоднократно честно рассказывал, откуда взял Бельбо, открыто признавал влияние Павезе на определенный слой своего повествования, да и вообще, нежно любил Пьемонт. Все вполне прозрачно – в пространстве, времени и борьбе за авторские права.

Перейдем теперь к истории, объяснить которую гораздо труднее.