Деревянные глаза. Десять статей о дистанции

На это шапочник резко ответил:

– Нет, сударь, я уеду в Женеву.

– И ты думаешь, что оставишь здесь совесть?

– Не знаю, но я уеду в Женеву.

– Поезжай куда хочешь, от своей совести не уедешь.

<…> [Мы] пришли к соглашению, что, быть может, расстояние и время обладают способностью ослаблять всякие чувства, всякое раскаяние, даже вызванное преступлением. Убийца, перенесясь на побережье Китая, находится слишком далеко, чтобы видеть окровавленный труп, оставленный им на берегу Сены. Угрызения совести, может статься, возникают не столько от отвращения к себе, сколько от страха перед людьми, не столько от стыда за поступок, сколько в связи с позором и наказанием, которые воспоследуют, если преступление раскроется[589].

В «Дополнении к Путешествию Бугенвиля» Дидро станет утверждать, что сексуальность, будучи результатом природных причин, должна быть освобождена от любых форм правового принуждения. Похоже, что в «Разговоре отца со своими детьми» он подталкивает читателя к тому же самому выводу и в отношении убийства. Решительное замечание Дидро – «удаленность во времени или в пространстве ослабляет любое чувство» – чуть ли не дословно воспроизводит утверждения Аристотеля, цитированные нами выше; но здесь перед нами Аристотель, доведенный до самых крайних выводов. В этом нет ничего странного. «Аристотель, – писал Дидро в более раннем своем сочинении «Рассуждение о драматической поэзии» (1758), – [это] философ, который выступает в строгом порядке и устанавливает общие принципы, предоставляя нам извлекать из них выводы и искать им применения»[590]. Один из таких выводов Дидро и делает, когда превращает ослабленное сострадание, в котором Аристотель видел следствие «удаленности во времени или в пространстве», – в якобы ослабленные угрызения совести у убийцы, приписываемые воздействию той же удаленности. Далекие друг от друга и неспособные к взаимному общению люди превращаются в единое, но расколотое «я»: эта тема вызвала к жизни два из самых замечательных произведений Дидро – «Племянник Рамо» и «Парадокс об актере».

Эта интериоризация проявляется у Дидро в рамках географического пространства, гораздо более широкого (от Франции до Китая), чем средиземноморский мир, о котором говорил Аристотель. Но почему Китай?

Упоминание Китая в связи с вымышленным моральным казусом заставило предположить, что Дидро позаимствовал свой пример из какого-нибудь трактата по казуистике, вышедшего из-под пера иезуитов[591]. Это заманчивая, хотя и не доказанная до сих пор гипотеза. Каков бы ни был источник этого анекдота, Дидро взял этот сюжет за отправную точку для морального эксперимента, сравнимого с тем, который он описал двадцатью годами ранее в своем «Письме о слепых, предназначенном зрячим»: