Деревянные глаза. Десять статей о дистанции

О совесть, неужто ты всего лишь призрак, порожденный нашей фантазией? Неужто ты всего лишь страх перед людским наказанием? Я погружаюсь вглубь себя и задаю себе вопрос: если бы ты мог, телом оставаясь здесь, у себя дома, силою одного своего желания убить некоего человека в Китае и унаследовать все его богатства с абсолютной уверенностью, что никто об этом ничего не узнает, – согласился бы ты мысленно произнести это желание? И вот, сколько я ни пытаюсь приуменьшить в своих глазах это гипотетическое убийство, допуская, что несчастный китаец, силою все того же моего желания, умрет мгновенно и безболезненно, что у него не будет наследников и что в случае смерти имущество его будет потеряно также и для государства; сколько я ни представляю себе этого неведомого чужеземца отягощенным горестями и недугами; сколько я ни говорю себе, что смерть станет для него почти освобождением и благом; что сам он будет ее к себе призывать; что к минуте, когда я произнесу мое преступное желание, ему уже в любом случае будет оставаться всего несколько мгновений жизни; сколько я себя во всем этом ни убеждаю, – все напрасно: несмотря на все мои уловки, я слышу в глубине сердца голос, который так громко вопиет против одной мысли о подобном предположении, что у меня не остается и тени сомнений в существовании совести[600].

Очевидно, что Шатобриан реагировал здесь и на пассаж Дидро об убийце, сбежавшем в Китай, и на второй его пассаж – о многих людях, которым было бы легко убить человека на расстоянии. Соединив оба пассажа, Шатобриан создал новую историю: теперь жертва – китаец, а убийца – европеец, имеющий вполне явную цель – разбогатеть. В этой новой версии данная история и стала знаменитой: при этом она была ошибочно приписана Жан-Жаку Руссо. Ошибка восходит к Бальзаку[601]. В «Отце Горио» Растиньяк перед сном размышляет о возможности выгодной женитьбы, которая, однако, сделает его причастным – пусть косвенно – к убийству. На следующий день он идет в Люксембургский сад, где встречает приятеля, Бьяншона. Растиньяк говорит ему:

– Меня изводят дурные мысли. <…> Ты читал Руссо?

– Да.

– Помнишь то место, где он спрашивает, как бы его читатель поступил, если бы мог, не выезжая из Парижа, одним усилием воли убить в Китае какого-нибудь старого мандарина и благодаря этому сделаться богатым?

– Да.

– И что же?

– Пустяки! Я приканчиваю уже тридцать третьего мандарина.

– Не шути. Слушай, если бы тебе доказали, что такая вещь вполне возможна и тебе остается только кивнуть головой, ты кивнул бы?

– А твой мандарин очень стар? Хотя, стар он или молод, здоров или в параличе, говоря честно… нет, черт возьми![602]