Деревянные глаза. Десять статей о дистанции

4. Притча о мандарине предвосхищает эволюцию Растиньяка. Бальзак хочет показать, что в буржуазном обществе трудно соблюдать даже самые элементарные моральные обязательства. Длинный ряд отношений, в который все мы включены, может сделать нас ответственными, пусть даже косвенно, за преступление. Несколько лет спустя, в романе «Модеста Миньон», Бальзак снова вспомнил о китайском мандарине, излагая аналогичную цепочку рассуждений. Поэт Каналис здесь говорит: «Полезнейший Китаю мандарин только что протянул ноги и погрузил в траур всю империю, а разве вас это огорчает? Англичане убивают в Индии тысячи людей, таких же, как мы с вами, и, может быть, там сжигают в эту самую минуту очаровательнейшую из женщин, но тем не менее вы с удовольствием выпили сегодня чашку кофе»[603]. Мы знаем, что наш мир ежедневно тонет в жестокости и насилии, порождаемых и отсталостью, и империализмом; в этих условиях всякое наше моральное безразличие уже есть форма сообщничества.

В несогласии растиньяковского приятеля на убийство китайского мандарина можно усматривать неявное признание того факта, что на свете «есть нечто справедливое и несправедливое по природе», как это сформулировал Аристотель. Однако теперь, с возникновением общемировой экономической системы, возможность нажить большие суммы денег, оперируя расстояниями бесконечно большими, чем те, о которых мог подумать Аристотель, стала реальностью.

Такая взаимосвязь была уловлена уже давно: «Купец из Вест-Индии скажет вам, что он не без интереса относится к тому, что происходит на Ямайке», – заметил Давид Юм в разделе своего «Трактата о человеческой природе», озаглавленном «О смежности и разделенности в пространстве и времени»[604]. Но, как мы увидим, тонкие замечания Юма игнорировали моральную и юридическую подоплеку вопроса. Сегодня нас поражает невнимание Юма к этим аспектам. Мы знаем, что выигрыш одних может более или менее непосредственно вызывать страдания других, очень далеко находящихся людей, обрекаемых на нищету, на голод или даже прямо на смерть. Но экономика – это только одна из предоставляемых прогрессом человеку возможностей влиять на жизнь других людей с далекого расстояния. В самом распространенном варианте притчи о китайском мандарине его можно убить простым нажатием кнопки: деталь, которая заставляет вспомнить скорее о сегодняшних механизмах войны, чем о Руссо, который якобы был создателем этого сюжета[605]. Бомбардировщики и ракеты доказали верность построений Дидро, согласно которым человека гораздо проще убить, если вы видите его уменьшенным до размеров ласточки. Бюрократический прогресс шел в том же направлении, создавая возможность обращаться с большими массами людей так, будто это просто числа: еще один эффективный способ смотреть на людей с большого расстояния.

Бомба, убивающая сотни тысяч людей, может вызвать угрызения совести в человеке, такую бомбу сбросившем: это случилось с хиросимским пилотом Клодом Изерли. Но бомба не требует от обычного человека, чтобы он осваивал дело собственноручного уничтожения других людей во всех ужасающих подробностях. Даже в случае (довольно распространенном), когда такое обучение полностью достигает своей цели, в работе всего механизма всегда могут случиться маленькие сбои. Кристофер Браунинг показал это в своей книге «Обычные люди»: это страшная книга, подробнейшим образом прослеживающая, как батальон немецких полицейских-резервистов оказывается вовлечен в уничтожение польских евреев[606]. Нормальные немецкие граждане, превращенные в массовых убийц, не могли надлежащим образом выполнять задание, когда случайно сталкивались с евреями, которых знали в прошлом. Спроецировать стереотипы нацистской пропаганды на десятки, сотни или тысячи евреев, не известных тебе лично, было, конечно, гораздо проще.

Четкое различение между «нами» и «ими», положенное в основу расового законодательства нацистов, на теоретическом уровне было связано с открытым отрицанием самой идеи естественного закона. В этом смысле юридическое понятие «преступлений против человечества», сформулированное на исходе Второй мировой войны, может рассматриваться как запоздалая победа Антигоны. «Справедливо будет похоронить Полиника вопреки запретам, ибо это справедливо по природе»: согласно Аристотелю, эти слова предполагали превосходство общих законов над частными, превосходство долга перед человеческим родом – над долгом перед конкретным сообществом, превосходство удаленности над близостью. Однако тот же Аристотель не преминул отметить, что удаленность и близость – понятия амбивалентные. Как мы видели, доведенная до максимума удаленность может порождать полное отсутствие сострадания к другим людям. Но как провести границу между удаленностью и чрезмерной удаленностью? Иначе говоря: каковы культурные пределы, ограничивающие такую якобы естественную страсть, как человеческое сострадание?

5. Это сложный вопрос; я не рискну отвечать на него прямо. Попробую только прояснить некоторые его импликации.