Читаем Державю. Россия в очерках и кинорецензиях полностью

Державю. Россия в очерках и кинорецензиях

Крапивина мужчина четырнадцати лет покупает сам, видав уже всякие виды и знакомый с настоящим, сгущенным злом соседнего двора, опасным и будничным. Выросши в полного человека благодаря этим книжкам, он слегка стесняется их как самого интимного и дорогого переживания. Только потому Крапивин и не рассматривается сегодня как великий современник — каким, безусловно, является. Нет поля обсуждения и культа. Нет общероссийской «Каравеллы» людей, которые не зная, но чувствуя своих, в один важный момент жизни прочитали внутри журнала «Пионер» «Колыбельную для брата». А кто старше — «Всадников со станции Роса». А позже — «Ковер-самолет». А самые продвинутые в «Уральском следопыте» — «Голубятню на желтой поляне».

«Люди всегда гибнут во имя великой цели. — Во имя вашей цели — наши люди. Объясните этой девочке, ради чего во время нашествия погибла ее мать».

Это был взрослый базар, и он никогда не попадал в умильное кино студии Горького про фантазеров и почемучек. И «Всадники» с пионерлагерной жандармерией. И «Трое с площади Карронад» с авиабомбой в портфеле. И «Журавленок и молнии» с домашним насилием и телевизионной сволочью. Агрессивные и глупые учителя, мальчики, способные им перечить, внутриотрядные, внутришкольные, уличные войны маленьких людей за честь и достоинство, вообще существование неподконтрольного взрослым автономного мира — не совсем то, что способен был допустить на экран советский ювенильный кинематограф. Саечки за испуг, стыки за вешалкой, хай директрисы, раз в два года оскорбительные уколы для всех — девочкам в четные годы, мальчикам в нечетные, сонные черные утра, пустые унылые коридоры — то была жизнь, а не миф о смехе и солнце. И никогда в жизни не признали бы наверху близость настоящего, гнусного врага: хоронящийся по углам грязный, активный, всемогущий блатяк. Единственный раз в «Колыбельной для брата» появились из тумана смрадные гады, причем пехота — явно злее и опаснее центрального атамана Дыбы. Знавали мы в жизни Дыб — экранный, как ни старался, был человеком, не тварью. Такое видно.

Не решился режиссер народ пугать.

А еще во всем детском кино, кроме «Чучела», непременно присутствовал знающий и близкий педагог. Тогда как в жизни каждого пионера страны были затяжные периоды, когда он жил сам и бился сам, один в поле. И если была ему в этом деле какая взрослая подмога, то эта вот проза Крапивина в журнале «Пионер» с серьезными маленькими людьми на иллюстрациях.

«Силу почувствовал?» — насмешливо спрашивал человека Дыба.

Они чувствовали силу. Правду, пацанскую справедливость, локоть полузнакомых товарищей где-то совсем рядом и отряд за спиной. Уже в «Мальчике со шпагой» Крапивин пресек эту соблазнительную моду слабого уповать на орден, гвардию и всадников из песни. Отряд — для безнадежных случаев заведомого превосходства зла. Бейся сам, прикрывай младших, уродуйся — и однажды в черный миг тебе помогут сильные люди: они чувствуют своих. «Не тррогать!» — и сказочный эскадрон вылетит вихрем на поляну.

Будь одним из них. Всю жизнь.

И будет жизнь совсем хорошая, как обещал первый командир конников и барабанщиков Аркадий Петрович Гайдар, которого пустые буржуазные дешевки объявили психопатом, расписываясь в своем гуманитарном ничтожестве. Пустое сердце глухо к великому слову.

Гайдар с Крапивиным — лучший распознаватель «свой — чужой». Если хоть раз пристраивал в ладони рукоять спортивного клинка, если правил кат носом на вал, если знаешь имя Джонни Воробьев и волшебное заклинание «Пять пальцев в кулаке годятся для удара, годятся, чтоб держать и молоток, и меч» — значит, будет тебе место у костра и котелок с наваром. Если нет — прошло твое детство даром, наверстывай.

Не стремился малый читатель стать таким — а воображал, что в худший момент может им оказаться. Подняться внутри. Как в английском фильме «Субмарина», где мордатый бычара на глазах школы держит мелкого за грудки и велит сказать, что лучшая девочка мира — шлюха, вон та, в красном пальтишке с капюшоном, что зябко сидит на ступеньке и, как все, ждет Слова. И мальчик, никогда не читавший Крапивина, но знающий наитием его завет и его вдохновляющую силу, отсчитывает назад секунды до подвига и главных в жизни слов, какие дай господь сил всем сказать в такую минуту:

«Пошел на… (дальнейшая часть фразы изъята самоцензурой во избежание запечатывания книги в целлофан)».

Искры из глаз, кровь из ноздрей — это неважно совсем. А важно, когда битую твою морду держит на коленях та вот, в красном пальтишке, лучшая. Потому что ты знаешь, как жить, а других ей и не надо.

Пацан этот — с нашего костра. С «каравелловского».

И число людей у огня растет, потому что есть такой автор из дальнего города — Крапивин Владислав Петрович.

P. S. Когда брак с лучшей девочкой мира забросил меня на ПМЖ в переулок с названием Крапивенский, внутренний контролер сказал со значением: «О!»