Державю. Россия в очерках и кинорецензиях

Смерч народной любви обрушился на Вячеслава Котеночкина нежданно-негаданно. Ничем не выдающийся «фитильный» режиссер, снимавший рисованные сюжеты о браке и простоях, вдруг решил откликнуться на памятный «мелкий» указ 1966 года о борьбе с хулиганством. В первом выпуске, который даже еще не назывался первым, Волк носил гитару, клеш, космы, транзистор, чинарь, пинал урны и свистел песню Высоцкого о друге — короче, был несомненным кандидатом на стенд «Вилы в бок». Не то чтобы совсем «Они мешают нам жить», но уж по крайней мере «Они тянут отряд назад». Зайчик, напротив, был пионером-загляденьем: пил морковный сок, плавал кролем, поливал герань и катался на водных лыжах. В первой же серии единственный раз появился и deus ex machina — милицейский сержант-медведь. Милиционеры, собравшись в ДК МВД, аплодировали Котеночкину стоя. Но не бывать бы ему главным и непререкаемым авторитетом советской мультипликации, кабы в каждый дом не начал входить четвероногий друг телевизор.

В середине 60-х «Союзмультфильм», не предвидя потребностей телепоказа, производил стандартное число фильмов для журналов на утренних сеансах в каникулы, когда стеклянная прорва вдруг в голос потребовала пищи для детских передач и воскресных вечеров. Именно на 1969-й пришелся немыслимый бум национальной мультипликации — первые серии «Чебурашки», «Ну, погоди!», «Винни-Пуха» и «Бременских музыкантов». Студия наращивала выпуск. Однако темы Пуховой опушки, дома друзей Крокодила и злоключений рок-революционного трубадура оказались несюжетоемкими — Котеночкин же набрел на золотую жилу. Массовый послевоенный и оттепельный отток деревенских в город привел к стремительному охамлению нации, 206-я стала национальной статьей; хулиган в культурном парке, пляжный хулиган, трамвайный хам, беспечный ездок, приблатненный морячок, злостный турист, мастер спирта и бич-разнорабочий — перечень узнаваемых типов был бесконечен. В 14-й серии, поправляя на шее премьерский бант, позорный Волк даже выдал хрестоматийную воровскую распальцовку — мизинцы с длинным ногтем врастопыр, знак того, что потомок князей Бриндизи никогда не пятнал рук работой. Помимо гонок за зайцем, народный герой ломал телефоны-автоматы, перешагивал турникеты, сшибал медяки, курил, сорил, прислонялся, распивал и стоял под стрелой. Привычно выворачивал карманы перед ментами и всячески отравлял жизнь Бегемоту — главному воплощению обывательского равновесия, швейцару, прорабу, арбузнику и городошнику. Новейшие шлягеры лишь добавляли картине актуальности — в титрах каждой серии отдельно от композитора значился музыкальный оформитель Г. Крылов. Три «К» — «Кумпарсита», «Калинка» и «Казачок» — стали фирменной беспартийной музыкой застоя в равной степени благодаря фигурному катанию и «Ну, погоди!».

Сериал сгубило не обронзовение Котеночкина, не эмиграция сценаристов в Израиль и даже не постепенное иссякание узнаваемых хулиганских типов, а солнце в ладонях, сила улыбки и волшебство доброты. На всех кремлевских елках Волк с Зайцем в обнимку конферировали танец снежинок. На всех открытках к 8 марта сообща дарили милой мамочке тортики-букетики. На всех встречах со зрителями кланялись и играли в ладушки. Страсть к убийству конфликта путем приручения и перевоспитания полуотрицательных персонажей родилась одновременно с советским кинематографом и уничтожила почти все сиквелы беспроигрышных лент — от «Большой жизни»-2 до «Короны Российской империи» и «Чебурашка идет в школу». Не миновала чаша сия и Волка. «Фигушки, я плотоядное!» — орал он, но ему затыкали рот шоколадным Зайцем.

Прототип меж тем развивался в противоположную сторону. Перестройка превратила нестрашных уличных забияк в отталкивающих спортивного вида мерзавцев, а условная 206-я поблекла под натиском «тяжелых» статей. Перед 27-летним Волком встала вилка — менять масть или завязывать.

Волк завязал.

60-е. Конец советского мифа

Купание красного острова

К юбилею фильма «Я — Куба»

— Кубизм?! — заорал сержант. — В огонь! Все из-за этой Кубы!

(х/ф «Санта-Эсперанса»)