Державю. Россия в очерках и кинорецензиях

Пропетая на два голоса история несбывшейся любви, прерванной призывом в армию, ложной похоронкой, скороспелым замужеством невесты-вдовы и оскорбленным чувством дембеля. Чириканье белым стихом. Созвучные имена композиторов — Легран и Градский. Созвучные имена постановщиков — Деми и Михалков, он же Кончаловский. Все почти одинаково — но разница-то и определяет несхожесть национальных темпераментов.

У французов все было легким, начиная с названия. Легкая встреча, легкая привязанность, легкий вокал и вызывающе легкий призыв на никому не нужную войну. Шер-бур — «милый городок». Верящих в любовь малолеток совершенно шокировала обыденность последней встречи: он женат, она замужем, у обоих дети. Улыбнулись и разошлись не оглядываясь. Кажется, дежурно спросили, как дела, но можно было и не отвечать. Даже петь не перестали.

Юные сердца ждали горя, суицида, взглядов вслед и одиноких прогулок поврозь под дождем — и не дождались. Старшие понимали, что именно так все и бывает. У кого не было в жизни первой любви и кто не встречался с нею годы спустя? Ну и? Боль, отчаянье, разрыв аорты? Да нет как-то. Эфемерная, легко тающая печаль. Даже и говорить не о чем — как, собственно, и снял Деми.

У Кончаловского все шло по-русски, с чудовищным нажимом. Мотоцикл, рев, джинсовый мальчик с гитарой наперевес, иерихонский вокал Александра Градского. Пафос — на целую роту, слово «любофь» — 50 раз за картину, масштабные учения Тихоокеанского флота с ракетами, подлодками и судами на воздушных подушках. Из такого надрыва невозможно выйти мирком-ладком, с видом на аккуратные шербурские крыши и всегдашнюю листву. Только с переходом из цветного в черно-белое кино, с зачеркиванием всей жизни, которого в помине не ощущалось в бретонском городе Шербур. Там народ рыбацкий, северный, средиземноморские страсти не в чести.

Россия дала именно цыганщину. Рок-оперную экзальтацию, захлёбную скороговорку, Ромео-Джульетту в дворовом исполнении.

«Зонтики» обозначили конец войны, которой Франция жила 6 лет. Конец убыли мужского населения, конец ожидания повесток и похоронок, конец республиканской риторики, отлив в частную жизнь. «Романс» конституировал обратное: унисон с государством. Воинской службой, хоккеем, заводской проходной, разрешенным патриотическим роком. Одна из рецензий называлась «Экзамен держит любовь». Другой сочинитель выдал, что из Москвы и с Дальнего Востока герои видят одно солнце, ибо страна наша столь огромна, что солнце над ней никогда не заходит.

Над Шербуром солнце было явно другим.

У них стали массово менять прически «под Женевьеву», у нас — усилили группировку на Дальнем Востоке. Там развился непринужденный эгоизм, здесь — «за все в ответе». «Зонтики» спровоцировали тексты о «белокуром конформизме» Денев, «Романс» — о «накопленных нравственных ценностях».

Житейская поверхностность французов пленяет и местами раздражает. Так мы относимся к Дюма.

Надрывная тяжеловесность русских пугает и местами впечатляет. Так они относятся к Достоевскому.

И всю-то национальную специфику удалось передать двумя мюзиклами о том, как мальчик с девочкой дружил и ничегошеньки у них не вышло.

70-е. Чувства

Дикая орхидня[9]

«Романс о влюбленных»: как добро зло победило