Детектив и политика 1990 №6

Через несколько минут штурмовая бригада ворвалась в подвал и, несмотря на то что здесь были дети, выпустила очередь над их головами. Потом им велели подняться и выходить на улицу по одному. Когда здесь собралось уже довольно много людей, по ним вновь дали очередь. Теперь из пулемета. Все упали на землю и лежали так минут пятнадцать, оглядываясь по сторонам — все ли живы. Неожиданно из-за угла вырулила машина такси. Какой-то усатый дядька загрузил в нее нескольких женщин с детьми и, выжимая до упора акселератор, погнал через площадь туда, где меньше стреляли. Те, кто остался возле дома, выждав, когда утихнет огонь, перебежками бросились к Триумфальной арке. Там уже были повстанцы… "Во время войны я видел танковые бои, — рассказывал Спецкору пожилой человек, чуть было не потерявший в то утро своего семилетнего внука, — но такого я не видел никогда".

"К утру здесь начался второй Сталинград, — кивал согласно другой мужчина. — Когда над домом пошли вертолеты, стало ясно: они не знают, что здесь иностранцы, и просто воюют между собой. Мы спаслись чудом".

"Они меня чуть не убили, — повторял бухгалтер торгпредства, и его голос срывался на фальцет. — Они уже вели меня на расстрел".

— Я был в доме, — сказал Спецкор, — впрочем, в том, что случилось, мало удивительного. Это в духе Совка.

— Мы предлагали им уйти еще накануне. Но они отказались. Торгпред сказал, что у них такие двери — танком не прошибешь.

— Знаете, в подобных случаях обычно не предлагают.

— Все верно, но кто же знал, что бои пройдут именно в этом районе… Когда начался артобстрел, я позвонил Председателю Фронта и попросил его обеспечить безопасность наших людей.

— Ну а он что?

— Он сказал, что с крыши здания ведут огонь террористы, и поэтому армия вынуждена вести ответный огонь.

Весь этот разговор был неприятен Советнику посланника, а сам-то он прекрасно осознавал, что Посольство Совка, чье предназначение, по идее, состоит не только в дипломатических и разведывательных игрищах, но в охране граждан своей страны, лишь благодаря счастливой случайности или Божьей воле не вляпалось в крупные неприятности. Погибни тогда в доме хотя бы один человек, мидовское начальство устроило бы варфоломеевскую ночь, посшибало бы головы виновным и безвинным. А может, наоборот, свалило бы все на убитого, мол, нечего соваться куда не следует. Это тоже в духе Совка — беспощадного и лицемерного одновременно.

Еще совсем недавно Посол империи под всполохи фотовспышек и стрекотание кинокамер вручал Сапожнику орден вождя люмпен-пролетариата, а нынче, по первому приказу из Москвы, готов был нацепить такие же ордена шлепнувшим Сапожника повстанцам. Еще вчера Президент империи вместе со своей восхищенной женой пожимали руки местным фашистам и угощали голодных детей специально припасенными на этот случай конфетками. Сегодня он пожимал руки революционерам. А если завтра к власти вновь придут свергнутые фашисты, пожмет руки и им. Еще недавно министр иностранных дел империи клялся в любви одним, а теперь был вынужден обниматься с другими. И как узнать, когда это делал искренне?

Почти сорок лет Совок насаждал здесь свою безумную власть и идею. Сорок лет подкармливал диктатуру Сапожника газом, нефтью, орденами, икрой и неиссякаемыми признаниями в любви. Он вдалбливал чужому народу опасные фантазии бородатого сказочника из Трира, отштамповывал его мозги то по Ленину, то по Сталину, то еще бог знает по какому объявившемуся на севере пророку. Он сам — в конце-то концов — допустил к власти этого параноидального продолжателя — Сапожника и, словно заботливый садовник, окучивал, лелеял, вдыхал тяжелый аромат зреющего в соседней стране комфашизма, переживая лишь об одном: как бы не предали. Да, Совок был готов иметь в друзьях самых отвратных, растленных типов вроде африканского царя-людоеда или арабского маньяка, только бы те доказывали ему свою верность, а также верность объединяющей их всех идее. За эту верность он готов был на все, даже на то, чтобы лишать жизни собственных сыновей.

И вот сорок лет возводимая Совком империя зла теперь умирала, рушилась подобно песчаным замкам на берегу океана. А он взирал на ее останки влажными от немощной обиды глазами. И сжимал кулаки в бессильной злобе. Что за идея рождается в неразумной его голове? Какие еще жестокие забавы придумает? Отравит океан или взорвет этот пляж адской машиной, а может быть, вздумает жечь муравейники и стрелять из рогатки по чайкам? Ах, уж лучше бы он утонул — этот злой и падкий мальчишка.

— Вашей работе не позавидуешь, — сказал Спецкор Советнику посланника, когда они возвращались из клуба. — Небось много приходится врать?

— Как и в вашей, — не обиделся Советник посланника.

— От человека зависит. Можно и не врать. Но тогда меньше печатают.

— Здесь то же самое. Везде так… Кстати, не хотите посмотреть расстрел Сапожника? У меня есть кассета.

VII

Ночь наползала шерстяным одеялом.