Детектив и политика 1990 №6

Спецкор брел совсем один по подтаявшему, жидкому снегу мимо памятника павшим Авиаторам, мимо бензоколонки под едва теплющимися, похожими на гигантских издыхающих светляков уличными фонарями, сам не зная, куда и зачем он идет.

— Эй, приятель, не будет ли сигаретки? — вдруг окликнул его чей-то голос.

На скамейке возле бензоколонки сидела девушка в замызганной болониевой куртке и с трехцветной повязкой на левой руке. В другой руке она сжимала бейсбольную биту.

— А ты не взорвешься? — спросил Спецкор.

— Все равно здесь нет бензина. Так что, наверное, не взорвусь. О, с фильтром. Вот это класс!

Она прикурила от его зажигалки, и при недолгом свете огня он успел разглядеть ее тяжелые каштановые волосы, детское чумазое лицо, обкусанные ногти на пальцах.

— Все воюете? — сказал Спецкор, присаживаясь рядом. — Неужели не надоело?

— Мне приказано охранять эту бензоколонку. В случае если враги нападут на нее, я должна буду отбить атаку.

— Вот этой битой? Не говори глупостей. Они пришлепнут тебя, как цыпленка.

— Как бы не так! — улыбнулась она. — Я опытный боец. Знаешь, как вдарила одному на Доробанце. У него даже башка хрустнула. Как арбуз. Хрык! И все.

— И за что же ты ему вдарила?

— Как за что? За то, что враг! Знаешь, сколько здесь скрытых врагов?! Ого! Они тут везде. Только и ждут своего часа. Но мы их все равно повылавливаем. Можешь не волноваться.

— Слушай, боец, тебе лет-то сколько? — спросил Спецкор, пытаясь разглядеть ее лицо получше.

— Уже шестнадцать. Но это не имеет значения. В нашем отряде есть девчонки помладше. А мой друг, ты знаешь, ему было только семнадцать. Его убили на Магиру той ночью. В голову. — Она глубоко затянулась. Совсем как взрослая. — Такие дела…

— Тебя ведь тоже могли убить.

— Могли, конечно. Там вообще много наших ребят погибло. И из других школ тоже. И из политехнического училища… Их танками давили прямо на моих глазах. Но, знаешь, мне не было страшно. Я была какая-то бешеная. Мне самой убивать хотелось.

— А ты действительно опытный боец, — проговорил Спецкор, задумчиво глядя себе под ноги. — Я боюсь тебя.

— А чего тебе бояться, если ты не враг? — сказала Боец. — Пусть враги меня боятся. Ух, я им, крысам! — И взмахнула в воздухе своей битой.

— Да нет, не поэтому, — сказал Спецкор. — Я боюсь, что, когда ты станешь совсем взрослой, все эти мертвые, которых ты видела на Магиру и даже… даже тот враг, которому ты вдарила на Доробанце, будут приходить к тебе во сне. От этих покойников так просто не отвертеться. Они уже изменили тебя. Теперь ты Боец. И тебе не хочется плакать… Ведь не хочется, верно?

— Ни капельки, — сказала она и скорчила удивленную гримаску, — а почему мне должно хотеться этого?

— Когда поплачешь, обычно становится легче…

Они долго молчали. Спецкор курил одну за одной, хотя сейчас ему больше всего хотелось надраться. Боец, подняв к небу свою чумазую мордашку, смотрела на звезды и тоже думала о чем-то своем. Может быть, она вспоминала своего убитого друга и те мимолетные вечера несбывшихся ожиданий, тревог и неловких прикосновений, когда душа шептала: все еще впереди, но вот уже и этого нету. А может, впервые за все эти дни она вспомнила об убитом ею враге, у которого тоже есть, наверное, дети, такая, может быть, как и она сама, девочка, для которой он вовсе не враг… Да и вообще как понять, кто враг, а кто друг, когда тебе шестнадцать лет, а кругом — такая кутерьма, такая неразбериха, и добро смешалось со злом в огромный кровоточащий клубок. Как разобраться? И нужно ли вообще разбираться, преследовать, мстить и сокрушать — им, этим детям, выгнанным на баррикады ошибками своих отцов? И против этих ошибок восставших и принявших смерть. Революция — зло. Но эта была свята тем, что ее сделали дети. Именно они поднялись против ветра, и, видимо, только им предначертал Господь сокрушить царствие Антихриста Луны. И та же участь, быть может, уготовлена и иным антихристам. И иные дети — по предначертаниям — готовы уже вступить с ними в свой единственный и победный бой. Дети, рожденные в страхе, выросшие без любви и злом воспитанные, а потому ненавидящие все то, что их рождало, воспитывало, растило, — маленькие праведники с бейсбольными битами в руках и нецелованными губами.

— А это что за звезда, — спросила Боец, указывая пальчиком вверх на дырявое от созвездий небо, — вон там — голубенькая такая?

— Это, должно быть, Нептун. На самом-то деле он огромный. А рядом с ним плавает Тритон. Он весь во льду. Как большой каток. Только лед — розовый.

— Красиво, — сказала Боец мечтательно. — Смотри-ка, а Луны вообще почти не видно.

И правда, только сейчас заметил Спецкор, что затмение чуть ли не полностью заглотило холодную эту планету и теперь от нее остался лишь узкий серебряный серп, бессильно цепляющийся своим острием за черную шерсть ночного неба. Еще немного, и он исчезнет совсем, пропадет без следа в бездонных глубинах Вселенной, как тысячелетиями пропадали в ней иные светила, люди, созвездия, души и, подхваченные космическим ветром, уносились в неведомые антимиры.