Детектив и политика 1992 №1(17)

Избавиться от этого красавчика было давней мечтой капитана. Другие агенты хоть ни черта и не делали, но не задавали идиотских вопросов — боялись, а значит — уважали. С некоторыми можно было и пузырь раздавить. С этим же — никакого сладу, одна нервотрепка. Но писуч, гад, как Лев Толстой! В сейфе Петра Захаровича валялись уже три тома рабочего дела Циника. Правда, два последних до сих пор не были подшиты: все не было времени составить описи. Зато в личном деле была аккуратно пронумерована почтовая переписка агента в ксерокопиях.

— Ну, ты даешь, приятель! — воскликнул карась и снова подпрыгнул на сковородке. — Мы законность, между прочим, как партийный устав блюдем. Нету у нас ни права, ни времени рыться в чужих почтовых ящиках. Эти книжонки кровью и потом добыты. На тебя, почитай, половина всей советской разведки пашет.

Весь вид Петра Захаровича свидетельствовал о большой загруженности закордонных служб КГБ. При этом его глаза были прищурены, а голова задрана вправо вверх.

«Во врет! И ни один мускул не дергается!» — восхитился Фима и продолжал посыпать карася сольцой:

— Не пойму я что-то: то ли в нашей разведке всего два сотрудника осталось, то ли на КГБ только два агента работают?

— Слушай, Фима, не морочь мне голову. Я уже тысячу раз тебе говорил, что у КГБ никаких агентов нет и никогда не было. Ты — наш внештатный сотрудник. У американцев такие называются почетными гражданами. И пойми, что государству без нас с тобой никак нельзя. Без нас его американские почетные граждане по частям разнесут — в один миг! К тому же порознь мы с тобой — никто, а вместе — огромная сила. Ты — мое второе «я», а я — твое. И нам с тобой нынче — кровь из носу — надо в четыре глаза на Марика посмотреть. Ну что ты скривился? Разве тебе не будет приятно, если он честным человеком окажется?

— А мне уже приятно. Или он потомственный шпион? — Фима, казалось, не сомневался, что на этот вопрос он получит положительный ответ.

— Не язви. У меня на него анонимка лежит. В ней мно-о-го чего про него написано.

* * *

Капитан, конечно же, врал. Никакой анонимки у него и в помине не было. О Марике он впервые услышал месяц назад от самого же Фимы, который, как и полагалось агенту, сообщил в гэбэ о своем новом знакомом. Шпионов на израильской линии пока не наблюдалось, а Петру Захаровичу надо было ежемесячно отчитываться о количестве полученных от агентов письменных сообщений. С приобретением новой связи из числа евреев-отказников Фима превращался в Клондайк, суливший опытному оперработнику золотой поток агентурных сообщений.

Месяц ушел на проверку Марика по оперативным учетам, на сбор сведений о нем по местам жительства и бывшей работы (после подачи заявления на выезд Марик, как заведено, получил там принципиального пинка под зад). Райотдел сообщил, что ему отказано в выезде как секретоносителю: восемь лет назад, во время учебы в институте, Марика занесло на преддипломную практику в режимный НИИ.

Как куратор израильской линии, Тараскин тут же вправил мозги начальнику райотдела за то, что тот не завел на Марика дело оперативного наблюдения (ДОН). Опростоволосившийся полковник мигом исправил ошибку. Теперь Тараскину было куда посылать Фимины сообщения. Но не это было целью Петра Захаровича. Он никогда не забывал, что главной его задачей являлась борьба со шпионажем. А когда забывал, ему напоминали об этом начальники.

Конечно, ДОН для того и ведется, чтобы не позволить внутреннему врагу передать секретные сведения внешнему. Но он потому и ведется вечно, что передача может не состояться никогда. Столь расплывчатая оперативная обстановка на вверенной линии не могла долго устраивать капитана. Ее следовало конкретизировать. Сделать это было можно, подтолкнув Марика на контакт с американскими дипломатами, которые вертелись вокруг отказников. Их было несколько человек, и все они, естественно, подозревались в причастности к спецслужбам. Одной встречи Марика с кем-нибудь из них было достаточно, чтобы завести на него дело оперативной проверки (ДОП) по шпионажу.

Заведение ДОПа сулило Тараскину несколько лет относительного покоя. Во всяком случае на время проверки Марика он был бы избавлен от зуда начальственной критики по поводу отсутствия на линии профильных дел. Да и благодарность к ближайшему всенародному празднику была бы ему обеспечена.

В том, что за несколько лет проверки Марик вымолвит хотя бы одно слово, которое можно будет расценить как готовность оказать какую-нибудь услугу дипломату, Тараскин не сомневался. Или начнет посещать культурный центр посольства. И уже можно было бы смело переводить ДОП в дело оперативной разработки, что сулило новые годы служебного благолепия…

Если бы зануда-агент и две бутылки водки в желтом портфеле не сбивали ход мысли капитана, он непременно увидел бы сейчас свой портрет в зале Славы управления. Или даже в Центральном музее КГБ.

* * *

— Вы бы лучше анонимщика нашли, — пронзил пышное древо его мечтаний голос негласного помощника. — Порядочные люди, вроде меня, под доносами подписываются.