Детектив и политика 1992 №1(17)

«И вот эту-то зубную боль мне предстоит выводить на вражеское посольство, а потом уговаривать затащить туда Марика!» — От такой перспективы у Петра Захаровича свело челюсти, и дорога в зал Славы показалась ему усыпанной бутылочными осколками.

— Ты меня извини, — он посмотрел на агента с плохо скрытым раздражением, — но есть вещи, о которых я не имею права говорить ни с тобой, ни даже с товарищами по кабинету.

— Я понимаю. Вы как раз только что анекдот на эту тему рассказывали.

Анекдот был с бородой, и Фима уже не раз слышал его возле синагоги: «Встречаются советский и американский контрразведчики. Наш спрашивает: „Что у вас считается конспирацией?“ Американец отвечает: „Когда опер не знает, что делает его сосед по кабинету“. Гэбэшник говорит: „У нас гораздо строже. У нас сам опер не знает, что делает“.

— Фима, я прекрасно знаю, что творю, — возразил Петр Захарович. И это было чистой правдой, хотя и не той, в которой нуждался Фима. — Ты поедешь к Марику и попросишь его толкнуть книжонки. Скажешь, что у него это лучше получается.

Как истинный контрразведчик, Тараскин не испытывал недостатка в оперативных идеях, и никакая пьянка не могла затмить лабиринты его профессионального сознания. В них горел свет чекистской науки „а ля Высшая школа КГБ“, а со стен призывно взирали на капитана целеустремленные лики живых и мертвых гениев плаща и кинжала.

Черным книжным рынком занимались ребята с пятой линии. Им было достаточно одного телефонного звонка Петра Захаровича, чтобы задержать Марика за спекуляцию. Потом с ним можно было делать все что угодно. Для слюнявого интеллигента такой компромат — крючок на всю жизнь: хочешь — сажай его, хочешь — вербуй…

Крылатая мысль Петра Захаровича уже распахнула белую дверь в зал Славы, но дорогу ей загородила земная проза реплики Циника:

— Он же потом со мной рядом даже на толчок не сядет. Что я за мужик, если четыре книжонки сам продать не могу?

Заветная белоснежная дверь вдруг стала серой и исцарапанной, как сейф капитана Тараскина. Но в зал Славы можно было войти и с противоположной стороны:

— Ну, просто подари их ему. Гляди-ка, вот тут о династии Романовых. Он за нее на черном рынке не меньше стольника огребет. Каково мужику без денег-то? Он тебе не только спасибо скажет, он всю жизнь будет тебя за лучшего друга держать.

— Ладно, сам что-нибудь придумаю. Если бы я вас во всем слушался, меня бы давно уже отсюда тайком вывезли и на Голгофе распяли.

— Фима, будь скромнее — ты не Христос, хотя почти такой же талантливый. Честно говоря, я иногда перед сном над твоими стихами балдею.

— Наверное, когда в большом переборе бываете.

— Знаешь, не без того. Служба такая, сам понимаешь. — Петр Захарович промокнул платком лысину. — Но ведь что у трезвого в голове, то у пьяненького на сердце. Дарю афоризм.

— Плагиат. Но если от души, то спасибо.

— А Марик ничего не пописывает?

„Если не удастся скрутить Марика как шпиона, посажу его за антисоветчину или еще за что-нибудь, — думал он, беря из вазы самое красивое яблоко и протягивая его агенту. — Какая разница за что? В любом случае дело будет считаться реализованным“.

— Он пишет только в дневник, — ответил Фима, понимая, что интересует капитана. — Если честно, с ним интересно. Очень толковый, и взгляды неординарные.

Лицо агента стало серьезным. Тараскина это насторожило.

— Знаем мы эту неординарность: „евреи — избранная нация“. Чистейшей воды шовинизм.

На физиономии капитана было написано, что все избранное он не на шутку презирает.

— У Марика иное, — возразил Фима. — Он настоящий интернационалист и считает, что человечество развивается по принципу уникальности всех наций. Каждая уникальна настолько, что другие без нее не могут полноценно существовать. Нет социального психолога лучше, чем сама Природа. Она так создала цивилизацию, что мир погибнет, если исчезнет хотя бы один этнос. Об этом, кстати, и Христос говорил. Помните? Фарисеям и книжникам — дорога в геенну огненную, но, если уничтожить всех евреев, человечество погибнет.

Библию капитан не читал. Зато твердо знал, что ревизовать Маркса — большой грех.

— Не расслабляйся, Фима. Интернационализм — это марксистская категория.

— Маркс ее тоже не из пальца высосал. Не забывайте, что в его роду было шестнадцать раввинов. Стержень интернационализма — древнеиудейская идея гражданства мира. Просто Марик толково развивает марксову теорию.

Строго говоря, Петр Захарович марксизмом всерьез не увлекался, поэтому развивать эту тему у него не было никакого желания.

— С Марксом пускай академики разбираются, а мы с тобой давай-ка Мариком займемся.

— Хорошо, я прямо сейчас вам на него донос напишу. Только вы его Брежневу покажите. По-моему, его академики зря деньги получают.

— За что я тебя люблю, Фима, так это за разумную инициативу. Только не донос, а сообщение.

— Бросьте, товарищ капитан. Сообщения ТАСС дает. А мои дела поносные суть дела доносные.