Детектив и политика. Выпуск 3, 1989

Раскольников никогда не скрывал от меня своих тревог и опасений. Я была очень молода, принадлежала к другому, чем он, поколению (разница в возрасте 20 лет), но с самого первого дня нашего брака он стал относиться ко мне как к равной ему во всем, настоящей подруге его жизни. Такое отношение, с одной стороны, очень радовало меня, с другой — налагало серьезную ответственность быть всегда достойной его любви и внимания. Надо было привыкнуть к жизни с таким человеком, как Раскольников. Но наша любовь, его нежная внимательность, мое восхищение им и страстное желание, чтобы наша семейная жизнь удалась, вскоре преодолели все трудности, и в наших отношениях воцарилась полная гармония, ничем не нарушаемая вплоть до нашей разлуки навсегда…

От радостного возбуждения я долго не могла заснуть. Короткая летняя ночь кончалась. Уже розовело на востоке небо, а я еще не сомкнула глаз. Мне вспомнилась моя первая, без взрослых, поездка по железной дороге. Мы с сестрой Галочкой на каникулы ехали к бабушке, жившей в то время с дядей Адольфом в лесничестве где-то под Брянском, в чаще Брянских лесов. Галочка вскоре заснула, а я простояла всю ночь у открытого окна. Как и теперь, светила луна, поезд не спеша шел среди лесов. Вдруг пронзительно, до боли, ощутила я счастье жизни и молодости, ожидание впереди необыкновенной, огромной и еще более прекрасной жизни. Она лежала передо мной, эта жизнь, подобно белой широкой дороге, облитой лунным светом, уходящей в бесконечную даль, сливаясь с торжественным небом, со всем миром. Я знаю, в ту ночь судьба обещала мне многое, как обещает всякому юному существу. Чья вина, что эти обещания не всегда сбываются, не совсем сбываются, совсем не сбываются? Но в ту ночь счастье переполняло меня. Судьба не обманула меня. Я встретила большую взаимную любовь…

Теперь, после многих лет, я вижу, что господь щедро одаривал меня в жизни, но многое и отнимал…

В Москве стояло на редкость жаркое лето. Прохлада нашего дома в Софии казалась поистине райской. Ноги вязли в размягченном от жары асфальте. Длинные хвосты стояли у киосков с прохладительными напитками. Нас поселили в только что открытой гостинице ''Москва", в Охотном ряду, ныне проспект Карла Маркса. Это был один из первых московских небоскребов. Газеты писали, что по роскоши и комфорту подобной гостиницы нет нигде в мире. Вестибюль, обширные холлы, лестницы и широкие коридоры поражали обилием мрамора, малахита, яшмы и других, бесподобных по красоте, уральских камней. Но номера были ниже всякой критики. Безобразная тяжелая мебель, где ящики комодов и столов не выдвигались или не задвигались. Дверь в ванную невозможно было закрыть — слишком большая ванна занимала часть порога. К тому же в ванне не было пробки, и надо было изобретать, чем заткнуть отверстие. Плохого качества краска белой пудрой сыпалась на одеяла, ковры, портьеры. Получить чашку чая или бутылку нарзана было делом почти немыслимым. Но все эти мелочи нисколько нас не беспокоили. Мы были рады очутиться в Москве, видеться с родителями, встречаться с друзьями.

Федя ходил обедать в совнаркомовскую столовую, где встречался со многими друзьями и знакомыми, которых невозможно было увидеть в другом месте. Как-то раз он вернулся из столовой несколько озадаченным и расстроенным. Его поразила необычная сдержанность его старых товарищей. В Москве царил "заговор молчания”. В совнаркомовской столовой "шушукались” о перемещении бывшего полпреда в Лондоне Сокольникова, ставшего затем заместителем Литвинова, а потом наркомом лесной промышленности и вдруг назначенного уполномоченным этого наркомата в какую-то отдаленную область. На вопросы Феди о причинах этих странных перемещений ему коротко, с явной неохотой отвечали, что Сокольников сперва "не сработался" с Литвиновым, а потом и с Лобовым, наркомом лесной промышленности. Непонятным и угрожающим было закрытие "Общества бывших политкаторжан" и "Общества старых большевиков". Казалось, стало в порядке вещей, что люди, считавшиеся друзьями, не говорили откровенно о вопросах, их интересующих, если эти вопросы касались политики. Все притворялись, что это не имеет большого значения, но Федя замечал тревогу в глазах старых соратников. Нет, решительно, в Москве летом 1936 года было тревожно. Некоторые признаки вызывали смутное предчувствие, что за стенами Кремля готовится что-то из ряда вон выходящее.

На первый взгляд Москва показалась нам изменившейся к лучшему. Радовало отсутствие продовольственных карточек и возмутительных торгсинов. Материально жить стало легче.