Детектив и политика. Выпуск 3, 1989

Обернувшись, я увидел человека средних лет с бородой и седыми пейсами, в котором с трудом узнал своего старинного друга.

— Макс? Макс Хирш! Господи…

— Не произноси здесь имени Христа, Уайн, если не хочешь неприятностей.

Я засмеялся.

— Тебя просто не узнать…

— Да и тебя тоже.

— Помнишь ресторанчик, который ты когда-то держал в Беркли?

— Как же, как же… Помню, как ты однажды пришел часа в два ночи, уже после закрытия… у тебя родился ребенок…

— И ты мне приготовил спагетти с ветчиной…

— А ты попросил меня быть твоим кумом. Как сейчас твой сын?

— Прекрасно… А потом тебя, кажется, арестовали.

— За то что вломился в лабораторию Эдварда Теллера[8] в три часа ночи. Сейчас в это верится с трудом. — Он покачал головой. — А как твои дела? Я слышал, ты стал частным детективом? Здесь, я надеюсь, ты не по делам?

Я колебался.

— Нет, просто путешествую.

— Каждый должен увидеть Западную стену храма хотя бы раз в жизни. Иди за мной. — Он провел меня за ограждение, протянул мне бумажную ермолку и сказал, что-то на иврите белобородому старику, который подошел ко мне с просьбой о пожертвовании.

— Ты сильно изменился, — сказал я.

— Это еще слабо сказано. Стал другим человеком. Я ведь чуть не погиб. Но что-то хранило меня.

— Не понимаю.

— Странная история. Началось все в Бруклине, а закончилось в Ливии…

— В Ливии? Прости, пожалуйста, но что занесло тебя в Ливию?

— После Беркли я отправился в Нью-Йорк. Поработал немного учителем, потом меня выгнали. Решил отправиться с другом в Европу. Когда кончились деньги, мы занялись наркотиками. После нескольких удачных сделок стали летать в Северную Африку. У нас было все — деньги, девочки… чего душе угодно. У меня в Триполи завелся знакомый, брат правительственного чиновника, близкого к Каддафи. Короче говоря, мы потеряли всякую осторожность и однажды нас поймали в Бенгази с крупным грузом наркотиков и бросили в тюрьму. Условия там были ужасные, я тебе передать не могу — грязь, антисанитария, издевательства, извращенцы всех мастей. Я много болел, а однажды попытался даже наложить на себя руки. На мое счастье, в тюрьме я познакомился с израильтянином, выходцем из Румынии. До сего дня я не знаю, как он попал туда. Но он изучал каббалу[9] и увлек меня этим. Этот человек и стал моим первым наставником. Как-то ночью, рассказывая мне о рабби Нахмане из Вроцлава, он вдруг сказал, что дверь камеры не заперта и что я могу бежать. И, представь себе, дверь камеры действительно оказалась незапертой, и я бежал. — Он поднял на меня глаза. — Ты мне, конечно, не веришь и наверняка решил, что твой старый друг Макс свихнулся на почве религиозного фанатизма. Ладно, не верь, но тогда, а это было тринадцать лет назад, я приехал сюда и начал учиться в ешиве. А теперь вот преподаю… Слушай, что ты делаешь завтра вечером? Не забудь, это суббота. А если в субботу тебе в Иерусалиме некуда податься, то ты конченый человек.

— Значит, я конченый человек.

— Решено. Ты приходишь ко мне. Я познакомлю тебя с семьей и друзьями. Я хочу послушать о твоей работе. Никогда в жизни еще не встречался с частным детективом.

VII

— Чего мы добились, если, пережив гитлеровскую бойню, стали пугливыми тенями на собственной земле? Чего мы достигли, если, покинув гетто Багдада и Дамаска, мы погибаем в своей собственной стране от прежних угнетателей? Что мы завоевали, если, возвратив себе Иерусалим, позволяем исламскому трону попирать священную гору Мориа? Право называть себя гуманистами… демократами! — Он выкрикивал эти слова на английском и на иврите, усиленные громкоговорителями ругательства отражались от скал горы Сион. — Какие еще унижения от арабов мы должны терпеть? Может, мы хотим, чтобы их стало в Иудее больше, чем нас? В Галилее их уже больше. Арабские женщины рожают детей, а еврейские делают аборты! Может, мы дожидаемся, чтобы арабы получили большинство в кнессете, а один из них стал министром внутренних дел или обороны? Нас постигнет беда, если мы не прогоним прочь арабских шакалов… Вон!.. Вон!.. Вон из нашей страны!

Липски поднял руки, и толпа ответила ему ревом. Двое телохранителей заботливо укрыли Липски плащом и помогли сойти с возвышения. Вскоре он оказался метрах в пятнадцати от того места, где я стоял с Ирвом Гурвицем. Гурвиц взял меня за руку и повел к раввину. Черные глаза Липски с пытливым интересом смотрели на собеседника из глубоких глазниц.

Гурвиц сказал:

— Иуда, это Майк Гринспэн… Я говорил тебе о нем. Из Лос-Анджелеса.

— Ясно. А где репортер из "Палестиниан пост"?

— Он сегодня не пришел, Иуда.

— Конечно… Разве он придет? Их, видите ли, интересуют только крупнейшие события. Ясир Арафат появляется на первых полосах после каждого своего чиха, а если бы меня избрали премьер-министром Израиля, то они и такой факт постарались бы замолчать.

— Стоит ли об этом беспокоиться? — сказал я. — Через сотню лет каждый город этой страны назовет одну из улиц вашим именем. А гражданские политики типа Переса или Шамира в лучшем случае удостоятся упоминания в сносках книг по истории.

Липски метнул на меня взгляд.

— А-а-а… льстец.