Дети

Лида была страшно испугана. Она, как и все остальные, не понимала, что происходит здесь, не знала также, что происходит и в самом городе. Она ужасалась при мысли о матери. В толпе кричали, что города уже нет, не существует, разрушен с воздуха.

Госпожа Мануйлова изнемогала от слабости, и Лида в отчаянии беспомощно оглядывалась вокруг. Около нее каким-то образом вдруг появился китаец, очевидно, рикша. Отметив их в толпе по одежде, как наиболее состоятельных, он предложил Лиде вывести ее и «старуху» каким-то окружным путем на Британскую концессию. Сторговались по доллару за человека. Половину суммы, то есть один доллар, он потребовал вперед. Но в такой толпе не было возможности раскрыть сумку, чтобы достать деньги. Проводник поверил на слово. Он взял Лидин чемодан, единственное, что у них было с собой, и начал продираться сквозь толпу. Лида же и госпожа Мануйлова должны были следовать за ним, стараясь без замедления попасть в ту узкую щель в массе людских тел, которую освобождало, продвигаясь вперед, его небольшое тело.

Это продвижение сквозь толпу было одним из тех ужасов, которые уже не забываются никогда в жизни. Они двигались среди стонов, криков и проклятий, крича сами, наступая на людей, проваливаясь куда-то, взбираясь на что-то упавшее, давя что-то мягкое. Их, в свою очередь, жали, давили, толкали, били. Кто-то сорвал с Лиды шляпу, кто-то другой ударил ее по голове. Но они всё продвигались вперед в сплошной массе тел, сквозь живую стену каких-то существ, потерявших обычный человеческий облик.

Когда же, наконец, они выбрались из толпы, то обе упали на землю в изнеможении. Над ними стоял растерзанный, но улыбающийся и довольный проводник с Лидиным чемоданом в руке. У того была рассечена щека, из раны текла кровь. Обтерев ее грязным рукавом, он сплюнул, снова улыбнулся и стал просить прибавки.

Прежде всего надо было привести себя в порядок. Их одежда была разорвана, рукава болтались, на жакетах не осталось пуговиц. Госпожа Мануйлова потеряла одну туфлю, ее нога была сильно повреждена, чулок превратился в лохмотья. Лидина сумка, плотно прижатая к сердцу, оказалась целой. Сумка госпожи Мануйловой, перекинутая через плечо под жакетом, тоже уцелела. В них находились их документы, потеря которых почти равнялась потере жизни.

Вид сумок особенно обрадовал их проводника. Он отказывался двигаться дальше, пока ему не уплатят задатка и не дадут прибавки тут же, на месте. Поторговавшись, Лида ему заплатила.

– Вот живучий народ! – удивлялась госпожа Мануйлова. – Он улыбается.

– Я думаю, он очень беден, а сегодня он хорошо заработал. У него, наверно, большая семья – вот он и радуется.

Они спешили домой, особенно Лида. Хотя город, очевидно, был цел, она беспокоилась о матери. Но они совершенно не знали, где, собственно, находятся, в какой части Тяньцзина. Пришлось опять торговаться с проводником. Он откуда-то уже достал рикшу, усадил обоих, положил на их колени чемодан и заявил, что за пять долларов доставит их окружным путем на Французскую концессию. Начали опять торговаться. У путешественниц оставалось всего четыре доллара. Убедившись, что у них действительно денег больше нет, рикша согласился и на четыре, сказав, что терпит из-за них «большие убытки». И они поехали.

Они ехали каким-то сложным запутанным путем. Всезнающий рикша избегал опасных мест – и тех, где была толпа, и всех тех, где были заставы, полиция, солдаты, баррикады, словом, препятствия. Они ехали через чужие дворы, темные переулки, сквозь какие-то щели между высокими домами и зданиями фабрик, по местам и дорогам, о существовании которых никогда не подозревали. Эти места были мрачно-пустынны. Наконец, он доставил их к границе Французской концессии. Здесь их ожидало новое испытание: снова толпа, крики и шум, и ко всему еще была и полиция, конечно, японская, которая всем распоряжалась. Они уплатили рикше, и он – на их глазах – исчез, словно провалился сквозь землю вместе со своей тележкой. Им же пришлось стать в очередь ожидавших пропуска на концессию. Чтобы попасть туда, надо было пройти через японский опрос и обыск в бараке. Там сидели японские чиновники и стояли солдаты. Они опрашивали людей, обыскивали, били, отсылали в тюрьмы, – и не только китайцев, но и европейцев.

Госпожа Мануйлова и Лида, как дамы, были встречены более вежливым обращением. Они должны были лишь заполнить анкету с бесчисленным количеством вопросов.

Анкеты сделались массовой манией японских чиновников, каким-то их повальным сумасшествием; доказательством этому могли быть, например, такие вопросы, установленные специально для русских:

«Когда вы родились по старому стилю?»

«Когда вы родились по новому стилю?»

«Кто ваша бабушка – мужчина или женщина?»

«Что думали вы и ваш отец о Японии пятого января 1905 года?»

«Что вы делали и где вы были седьмого июля 1914 года, в декабре того же года, в сентябре 1915 года, в августе 1918 года?»

«Что думает ваша мать?»

«Когда вы выходите замуж? За кого? Почему? Что он думает о настоящем японо-китайском конфликте?»