Дети

На все, ввозимое на концессии, они налагали неслыханные, непомерные налоги. Как всегда при народных бедствиях, кто-то анонимный «делал» на этом деньги. Конечно, если бы этот аноним сам увидел – своими глазами – все те страдания, на которых наживался его капитал, он, возможно, устыдился бы; возможно, и в нем заговорила бы совесть, и его деньги показались бы ему ядом. Но такие люди не работают сами, они далеки от мест своих преступлений – и, при некотором усилии, – могут вообразить себя честными членами общества. Иногда, набрав миллион, они дают десять тысяч на бедных, и им поют славу. В руках у таких дельцов – японских и – увы! – китайских – оказалось всё снабжение края.

Жизнь, полная опасностей, тревог, со всегдашней неуверенностью в завтрашнем дне, превращала существование бедного населения города в непрерывный кошмар.

Но хорошие известия, грядущие перемены в жизни Лиды скрашивали всё. И она, и мать легче теперь переносили внешние лишения. Более того, то и дело происходили события, иногда просто мелочи, как бы творимые кем-то тайно или посланные свыше, чтоб облегчить их жизнь.

В городе, переполненном до предела, на Британской концессии было совершенно невозможно найти помещение. Но вот уезжало семейство Диаз. Они отбывали в Европу в августе 1939 г., а их квартира – по контракту, была оплачена до марта 1940 года. Они оставляли свою квартиру Лидиной матери, а Лиде дарили пианино. Это было неслыханной щедростью, неслыханным богатством, которое сразу «почти обогатило» их. Они решили остаться на чердачке, привыкли уже: высоко, как гнездышко на дереве, а остальное помещение сдать по комнатам. Приходили снимать комнаты еще до отъезда семьи Диаз, предлагая высокую цену. Когда же семья Диаз уехала, Лида и повар прибрали весь дом. Лиду можно было видеть поочередно в каждом окне, – она их мыла весело, с песней. Она пела теперь, по преимуществу, русские народные песни. Это была идея госпожи Мануйловой, убежденной в том, что в Соединенных Штатах Лида сможет выступать по радио успешнее всего именно с этим репертуаром. Она также учила Лиду петь и почти забытые старинные русские романсы.

«Среди долины ровные»… – пела Лида, подметая лестницу, «Однозвучно гремит колокольчик», – подметая крыльцо.

Пианино невозможно было поднять наверх. Его поставили в прихожей и решили искать покупателя. Выручка могла покрыть стоимость билета в Америку, – и не нужно будет начинать новую жизнь с долгов. Пока же Лида играла каждую свободную минуту.

– Боже, как я счастлива! – восклицала она.

И только мысль, что она оставляет мать, пугала ее.

– Мама, как только я приеду, я сейчас же, понимаешь, сейчас же начну хлопотать для тебя визу и копить деньги на билет. Ты приедешь? Говори, клянись мне – ты сразу же приедешь?

– Приеду, – обещала мать.

Глава десятая

Возвращаясь однажды домой с ночного дежурства из больницы, мать смутно почувствовала, что кто-то будто следит за ней. Она слышала за собою легкие шаги, которые не приближались и не удалялись; они следовали всё на том же расстоянии, хотя она сама то ускоряла, то замедляла шаг. Дойдя до угла, она обернулась. Улица имела обычный вид: во всех направлениях спешили пешеходы, большей частью китайский народ: рабочие, носильщики, посыльные, торговцы, нищие. Кое-где сидели группы не то бездомных, не то уставших и отдыхающих. Китайские дети, голые, с крохотными заплетенными косичками на круглых грязных головках, сновали тут и там, высматривая хорошо одетых иностранцев, чтоб попросить милостыню.

Шагах в трех за собой мать увидела китайца, который тоже остановился, когда остановилась она сама. Это был ремесленник, стекольщик. Как бы в объяснение внезапной своей остановки он перемещал свою ношу с одного плеча на другое: обычный ящик стекольщика наплечном ремне. Быстрый взгляд не открыл в нем ничего подозрительного. Мать пошла дальше.

Сокращая путь, она вошла в очень узенький и темный переулочек между двумя высокими домами, и здесь уже совершенно определенно услышала те же шаги за собой: в переулке их было только двое. Прибавив шагу, не оборачиваясь, она вошла с черного двора, через калитку, и только хотела ее захлопнуть, как почувствовала, что кто-то держит калитку снаружи, не давая ей закрыться. Она выпустила калитку. Бояться, казалось, было нечего: белый день, она у себя во дворе, только крикнуть, прибежит повар.

Калитка медленно открылась. Во двор вошел тот же стекольщик. Оглянувшись в переулок, он быстро захлопнул за собой калитку. Немного испугавшись, мать кинулась к кухне, где жил повар.

– Мадам, мадам! – позвал стекольщик.

Она обернулась. Он смотрел на нее с широкой улыбкой.

– Я пришел починить стекло вон там, у вас на чердаке.

То, что он знал, где она живет, было в порядке вещей. В Китае все знают, где живет каждый иностранец. Но слова о разбитом стекле ее удивили.

– Нет работы, – сказала она кратко. – У нас все стекла целы.

– Нет, мадам, посмотрите вон там в углу отбит кусок стекла.

Надо поправить. Я поправлю.