Дети

Китайское население в массе своей не знает европейской медицины, не доверяет ей, боится её. А тут еще прошел слух о том, что вакцину привозят из Японии и что японцы подмешивают к ней яд, который приведет всех, кому сделают прививку, к постепенному медленному умиранию. В городе, потрясаемом ужасными несчастьями, какие за последние годы переживал Тяньцзинь, верилось всему. Народу, видевшему столько жестокости от японцев, не приходило в голову сомневаться, что все возможные средства для истребления китайцев ими могут быть использованы. Испуганное китайское население старалось избежать прививок, не понимая, почему это вдруг чужестранцам стало так дорого китайское здоровье. Вот тут-то повар и сообразил, как заработать. Живя долгие годы в европейских домах, с европейцами, он не боялся их. Не боялся он и прививок, так как видел, что в доме их делали все, и одинаковые и себе и китайцам. И вот он странствовал от одного медицинского пункта к другому, делая себе прививку и получая удостоверение. А затем он продавал эти документы богатым китайцам за приличную цену. Обилие прививок сделало его больным.

Услышав это, мать испугалась.

– Повар, – сказала она, – это опасно. Ты поступил плохо, ты можешь умереть. Пойдем сейчас в госпиталь. Я расскажу по секрету нашему доктору – никто больше не узнает, – и он скажет, как тебе лечиться.

– Мадам, – ответил повар, – заработок будет длиться еще только недели две. Я потом пойду к доктору.

– Повар, – сказала она, – понимаешь: в тебе яд, и это опасно.

– Мадам, – отвечал он, – кругом много яда – и в пище, что мы теперь едим, в воде, что пьем, в воздухе, которым дышим. Это бесплатно. А тут – за деньги. Пусть еще немного яду, я потерплю. Потом буду лечиться.

У нее не было времени дольше убеждать повара, так как похороны Аллы должны были состояться без промедления.

Ее отпели в доме. Священник служил просто, но горестно звучали его слова. «Житейское море» заставило всех содрогнуться при мысли, что море будет и могилой Аллы. Лида и генерал составляли хор. Все плакали. Мадам Климова горевала о том, что была не в полном трауре. Стоять за гробом единственной дочери в зеленом платье было «просто невыносимо».

Мать Лиды сама зашивала труп в холстину – два грязных ужасных мешка были выстираны ею и сшиты вместе. Ей не помогал никто. Одни боялись мертвецов, другие – заразы. Лиде она сама не позволила. Мадам Климова не могла видеть «такого ужаса» и, уйдя к себе, она там громко проклинала свою жизнь, день своего рождения и день рождения Аллы.

Лида сидела на ступеньке, обессиленная, в отчаянии.

«Если б теперь не было со мною мамы, я бы умерла, я бы не перенесла – всё равно, как бы ни были велики мои надежды на будущее. Я бы не могла, пережив всё это, еще хотеть жить. Забуду ли я когда-нибудь это зловоние, эту грязь, этот липкий гют? Я пропитана этим, я этим отравлена. Все грязно, все зловонно. Я не могу видеть эту землю, эту воду, этот воздух…

Но в это время вышла похоронная процессия, и Лида поднялась со ступеньки.

Впереди шел священник, за ним генерал нес мешок с Аллой на вытянутых руках, далее следовали остальные. Лишь запах ладана освежал атмосферу, и, как всегда, чем-то остро напоминал Россию, ее могилы с крестами, на просторных кладбищах, под зелеными деревьями, под родным небом.

В лодку погрузились только генерал, священник и два китайца гребца. Священник перекрестил мешок с Аллой, и генерал, раскачав его на руках, бросил в мутную воду в середине широкой реки. Священник благословил то место, куда упал мешок – и лодка повернула обратно.

Равнодушная тысячелетняя Хей-Хо спокойно катила свои волны, неся и эту новую ношу к морю, к океану, туда, к тем островам, где Алла танцевала при жизни.

Глава четырнадцатая

Из всех городов мира Тяньцзинь, пожалуй, оказался наиболее сдержанным в выражении своих чувств, когда была объявлена война, вскоре получившая наименование Второй Мировой. Третье сентября застало Тяньцзинь еще не оправившимся от наводнения. Вода, правда, энергично выкачивалась специальными мощными машинами, привезенными из Шанхая, но уровень человеческих страданий от этого нисколько не понизился.

Всё в жизни имеет и свою обратную сторону. Бесстрашные люди – это, обычно, те, кто видел много опасностей. Сострадательный человек, чаще всего, стал таким, потому что сам пережил много горя. Веселый человек – это тот, кто плачет один, в тиши ночей, а утром является с улыбкой, – у него не осталось ни единой непролитой слезы. Живые и энергичные люди – это те, кто живет в беспокойной или враждебной обстановке.