Дети

– Она постничает. Им нельзя есть – уж конечно – мяса, молока, масла, яиц. Да это ничего. У нее все равно их нет. Но, мистер Райнд, запрещается не только рыба, запрещается вообще всякая вареная пища. Разрешается хлеб, вода и сырые овощи. В Харбине зимой какие же сырые овощи? Картофель? Но его невозможно есть сырым. Она купила фунт сухого гороху и грызет в день по нескольку горошин. Мистер Райнд, она ужасно голодает. Она начала постничать заранее, на случай, если Рождество ей объявят по самому скорому, по новому стилю, чтобы быть готовой, отпостничав все положенные для поста недели. Но время идет, новый стиль прошел, русское Рождество прошло, а священник все не объявляет. Она перепостничает, значит, лишних три недели! Она стала такая худая, маленькая и черная-черная! Теперь уж остался только старый стиль, хоть это одно – несомненно. Но, мистер Райнд, а вдруг она не доживет? Умрет от истощения?

– Пусть бросит пост.

– Бросить пост?! Никогда, никогда! Это делают те, у кого есть что-то другое в жизни! У ней же нет никого и ничего. Вы видели, как все ее оттолкнули! Она скорее умрет, но не бросит. Она так ожидает Рождества! Как будто, правда, Христос так и родится у нее на глазах, в ее доме.

Мистер Райнд молчал. Лида передохнула и продолжала.

– На это так тяжело смотреть! Ах, как тяжело на это смотреть!

Ну, хорошо, – сдался мистер Райнд, – Скажите, что вы хотите, чтоб я сделал?

– Пойдемте к ней вместе на Рождество и сердечно ее поздравим. Вы пойдете со мною? Да?

– Хорошо, – сказал мистер Райнд. – И мы понесем ей и ее детям в подарок много хорошей еды.

Лида глубоко-глубоко вздохнула: это последнее и было ее целью, к этому она и клонила весь разговор.

Прошло несколько дней. Лида пришла со словами:

– Сегодня вечером мы идем к армянской вдове. Наступает ее Рождество.

– Когда мы пойдем?

– Вечером, часов в десять.

– Почему так поздно?

– Армянское Рождество начинается ночью.

В десять часов вечера они пошли к Хайкануш, так звали вдову. Лида не шла, а птицей летела с большой корзиною продуктов. Мистер Райнд нес два пакета. Вдова жила на окраине города, снимая одну комнату. Эта комната была завалена старыми вещами, обломками какой-то мебели, ручками от кастрюль, от дверей, надбитой по краям посудой, переплетами без книг и книгами без переплетов. Казалось, более счастливые и богатые люди сбрасывали сюда мусор, чтоб не зародить сорного ящика в своем доме. И все же, в комнате было чисто, и в ней царил какой-то своеобразный порядок.

У Хайкануш, как видно, не было праздничной одежды. На ней было то же черное платье и тот же черный платок, скрывавший и лоб и нижнюю часть лица. Видны были лишь нос и глаза. Один взгляд этих глаз рассказывал всю сорокалетнюю жизнь Хайкануш. Но глаза ее повествовали не только о личных страданиях, из них глядела печаль всего народа, столетиями склонявшегося под чужеземным ярмом. Глаза ее рассказывали о твердости тех, кто боролся за свободу и веру против более сильного врага, без надежды увидеть победу, о тех, кто умирал, не отступив; и о печали тех, кто отступил – не вынес. В них также таилась непоколебимая вера в высший смысл бытия и покорность ведущей, хотя и неведомой воле. Наконец, в них была та удивительная стойкость духа, которую знают только невинно страдающие люди. Сегодня Хайкануш была готова встретить рождающегося Христа, – глаза ее сияли неземным счастьем. И это выражение пламенной радости на таком темном лице, в таких скорбных глазах было столь разительно, неожиданно, необыкновенно, что мистер Райнд, взглянув, даже вздрогнул, как маловерный при виде чуда.

Три мальчика молча сидели по углам. Посреди комнаты стоял стол, покрытый заштопанной, но белоснежной скатертью. Вдова низко поклонилась гостю, представила сыновей: Геворк, Сурен и маленький Сашик. Мальчики вставали по очереди, мрачно кланялись и садились опять. Она пригласила гостей к столу, села сама и погасила лампу. Они остались в полной темноте.

– Это старинный обычай, – шопотом объяснила Лида мистеру Райнду. – Они столетиями жили под игом мусульман; их преследовали и убивали за веру во Христа. Потому вошло в обычай праздновать Рождество тайно, ночью, г, темноте, говорить топотом, чтобы ничем не выдать, что делается в доме.

Лида замолкла. Они все сидели неподвижно, в полном молчании и темноте. Странное чувство охватывало постепенно их гостя. Он стал думать о том, что и его предки когда-то боролись за веру, скрывались, страдали, покинули Старый Свет и нашли новую землю. Ему стало жаль, что никаких следов этого не сохранилось в настоящей жизни. Поддаваясь настроению темноты, тишины и ожидания, он сам стал ожидать чего-то. И ему стало казаться, будто нечто необыкновенное, нездешнее, небесное уже готовится, идет, приближается и… вот-вот озарит жизнь, наполнит ее светом и счастьем. Его сердце стало биться чаще. В этой темноте ему по-детски вновь поверилось, что существуют небесные тайны, и на земле совершаются чудеса.