Дети

– Я знаю, я – больная. Все равно, не будет мне обычной жизни, как всем. А в монастыре я стану молиться. И за свою семью, и за всех людей: чтоб не было в жизни мучений, чтоб человек не мучил человека, чтоб научились люди не мучить никого. Я там и работать буду, конечно. Я, знаешь, уже не раз ходила к игуменье. Она говорит, им нужны грамотные монашки, но что нельзя в монастырь без согласия по благословения родителей. Ты проси за меня, Лида, и папу и маму. Я буду читать в церкви! Я уже читала игуменье, и она сказала – «превосходно». Хочешь я тебе почитаю? Знаешь, я всем сейчас почитаю. Видишь, и папа болен, и Котик болен, и Мушка нездорова. Мама, я знаю, сегодня все плачет втихомолку.

Они вышли из-за занавески, Галя взяла часослов. Семья любила ее чтение. Она села к столу, к лампе, и начала: «Иже на всякое время, на всякий час».

Она читала вполголоса, смиренно и проникновенно.

… Иже праведные любяй, иже грешные – милуяй, иже всех зовый ко спасению»…

Это «всех» звучало у ней твердой надеждой и тихою радостью. Галя никому не желала ада.

После псалмов выпили чаю с бисквитами. Поморщившись, и мать, по настоянию Глафиры, съела пару бисквитов. Как только согрелись, у всех посветлело на сердце, даже шутили и смеялись.

Но утром Глафира получила еще одно письмо от Володи: он заложил скрипку. Прочитав это, она решительным шагом направилась в бакалейную лавочку за углом и оттуда позвонила мистеру Умехара, выразив желание увидеться с ним немедленно, в тот же день. Он был очень обрадован. Она слышала это по тону его оживленного, торопливого ответа: он пригласил Глафиру пообедать в лучший ресторан города. Домой, из лавочки, она шла уже менее решительным шагом. Мать ждала ее на пороге:

– Глафира, что случилось? Ты получила письмо от Володи? Что с ним? Говори правду! Он не послал денег? Смотри мне в глаза! Володя болен? – она схватила Глафиру за плечи и трясла ее: – Говори скорее! Не мучай меня! Что случилось?

– Мама! – воскликнула Глафира нежно и мягко, заставив себя хорошо, широко улыбнуться, – представь: никаких ужасов! Слушай правду: хозяин ресторана задержал плату всем служащим, самое большое – на две недели. Деньги, значит, придут дня через три-четыре. Володя смущен, стесняется написать вам, пишет мне; вы знаете, у нас клятва – не иметь секретов друг от друга. Всё. Видите, мама, ничего ужасного. Дайте, я вас поцелую!

– А куда ты сейчас ходила?

– Умехара-Сан приглашал меня на обед сегодня. Я обещала позвонить ему. Сказала, что приду.

– Глафира, милая, послушай меня: откажи ты этому японцу. Вот Володя пошлет денег… будем жить, как жили. Успокой меня.

– Мама, а если он мне нравится?

– Не лги, Глафира, не лги! Он, может, и славный человек сам по себе и очень хорош для японки. Но я прошу тебя… оставь это.

После полудня Глафира начала собираться на свой первый обед в ресторане. Лида, как «опытная», как «видавшая виды», учила ее уму-разуму. Прежде всего – туалет. Лидино платье, чулки, перчатки и шляпа. Перчатки малы, но их можно просто держать в руках, вместе с Лидиной сумкой, без перчаток – никак нельзя.

Умехара-Сан заказал прекраснейший обед. Он хотел заказать и шампанское, но от вина Глафира категорически отказалась. Этот лучший обед в своей жизни она ела мрачно. Душа ее ныла от унижения: она решила сегодня же, дав согласие на брак с Умехара-Сан, попросить у него денег «взаймы». Думала об этом и не знала, сколько просить, на какой сумме остановиться. Сорок – на квартиру. Но почему не попросить уж сразу – пятьдесят? Или семьдесят пять? Послать Володе пятнадцать, а остальные тратить. Маме сказать, что послал Володя, Володе написать, что деньги достал папа. И концы в воду! Она знала, что родители никогда б не позволили ей взять денег от японца, во всяком случае, до брака. До брака? Это сегодня вечером, сейчас после обеда, она даст ответ. Да и ее приход в ресторан, этот обед с ним – разве это уже не есть полусогласие? Но, Боже, как вкусно! О, если б всё это можно было унести домой, поделить, всех угостить. Всем бы хватило! – Она с оттенком почти злобы, почти мести – думала: уж если выйду за него – обед из трех блюд ежедневно! Да-с, мистер Умехара!

Умехара-Сан увивался, как уж, около Глафиры. Он наклонялся близко и снизу вверх заглядывал в эти навеки поразившие его темно-голубые глаза – верх красоты, верх совершенства! Уловив ее взгляд, он восторженно улыбался, широко открывая рот, где в необычайно большом количестве видны были страшные, наполовину золотые, кубической формы зубы.