Дети кицунэ

– На двадцать четыре.

– Что?

– Предыдущий хякки-ягё был за двадцать четыре года до моего. А этот… кто-то… Он был ёкаем или человеком?

– Изначально – человеком… Кажется…

– Значит, он не умел петь.

– Петь – это призывать мёртвых?

Йеньяо кивнула.

– Для живых это кажется жуткими криками, – пробормотала она. – А всем мёртвым очень нравится.

– Простите, но… могу я послушать?

Она вытянула шею и оглянулась по сторонам. Снова боялась, что услышат.

– Только не здесь. Подожди, пока я закончу.

* * *

Это было странное путешествие. Едва Йеньяо закончила работу, она поспешила отнести метлу домой. Вернувшись с какой-то сумкой, которую ловко повесила на поясе, жестом позвала меня за собой. Мы побрели к самым окраинам деревни – мёртвому дереву, увитому сетками и жутковатыми гирляндами из птичьих косточек.

– Придержи рукава, – буркнула Йеньяо. – А то выпадет что-нибудь.

Я послушалась. Она расправила свои широкие крылья и, взяв меня под мышки, слетела вниз. Ветер ударил в лицо. Мы живо спикировали к верхушкам невысоких деревцев, там повернули. Под ногами громоздились какие-то скалы, непролазные дебри, блестели в лунном свете ручейки и голые поляны, устланные снегом, а я просто болталась, намертво вцепившись в руки Йеньяо. Каждую секунду казалось, что она не удержит. Что-то выскользнет, что-то упадёт – и я полечу на землю. Когда мы стали снижаться, страх только усилился.

Мы летели к скалам. У одной из них, под высоким утёсом, среди кривых деревьев и колючих зарослей, пряталось что-то, очень похожее на хижину. Поблизости расположился обточенный валун, напоминающий… надгробие. Высеченные на нём иероглифы и невысокий курган, сложенный рядом, только подтверждали мои догадки.

Йеньяо поставила меня на землю и устроилась рядом. Первым же делом она бросилась к могиле – убрала с камней потемневшие еловые ветки и положила новые, принесённые с собой. Я прочитала надпись: «Отец». Кажется, она даже не помнила его имени или, что вероятней, нарочно не собиралась его писать.

– Мне сказали… – пробормотала я.

– Да, – отрезала Йеньяо, сдёрнув повязку. – Обычай – если кого-то хотят казнить, его можно заменить. Отец так сделал. Поэтому я ношу его кольцо.

Она легонько поддела свою серёжку. Только сейчас я заметила, что смастерили эту вещицу из обычного кольца – лишь подпилили немного, чтобы можно было вставлять в нос. Йеньяо носила его с особым трепетом.

– Отец не любит, когда я зову его лишний раз, – продолжала она. – Но когда мне грустно, я это делаю. А тебе грустно? У тебя есть кто-нибудь, кого можно позвать?

– Да… наверно… много кого…

– А кто самый важный?

– Матушка. Вы… можете её позвать?

– Мне нужна вещь, которую она держала в руках. Есть такая?

Я снова взялась за рукав. Кажется, что-то нашла. Книгу. «Хякки-ягё» остался дома, а вот «Свод нечистых дел», как память о матери, я всегда носила с собой. Йеньяо взяла его очень бережно – понимала, как для меня важна эта вещь. Устроилась на земле, прикрыла глаза. Обрамлённые рубцами губы зашевелились. Зазвучала песня.

Никогда не слышала ничего подобного. Эта песня – уверена, самое лучшее, что я когда-либо слышала в своей жизни, – звучала громко и неразрывно, как бегущая по долине река. Тон голоса то повышался, то понижался, вилял и не выговаривал ни единого слова, но с каждой секундой я всё отчётливее понимала, о чём пела Йеньяо.

Мир вокруг будто начал таять. Контуры древесных веток постепенно расплывались, как чернила на мокром пергаменте, воздух напитывался влагой. Тёмный туман окутал всё вокруг, но тэнгу не было до этого никакого дела. Она поигрывала цветастыми бубенчиками в волосах, позвякивала, потрескивала и присвистывала – словно сама стала деревом, увешенном звенящими игрушками.

Я сделала шаг – но вместо земли под ногами разлился туман. Холодный, чёрный, влажный… Он оседал на коже и как будто въедался внутрь, неохотно поднимался, впитывался в ткань. Пожирал. В какой-то момент захотелось просто взять и крикнуть, чтобы Йеньяо прекратила, но я всё-таки заставила себя слушать дальше. А тело полегчало. Наступил сон, и я ясно ощутила, что просто сплю наяву.

– Харуко?

По коже пробежали мурашки. Я не имела понятия, откуда доносился голос, и судорожно принялась искать – неужели где-то там, в темноте?..

– Матушка? Матушка, где вы?

Густая тень из чёрного тумана метнулась в сторону. Она не имела очертаний, и всё же подплывала ближе, медленно и плавно. Йеньяо продолжала петь. Её голос становился всё выше и звонче, а контуры фигуры постепенно сплетались и проступали. Когда я разглядела обугленную руку, пришло жуткое осознание – она придёт в том виде, в котором её нашли. Тут же отвернулась. Призрачные пальцы едва заметно дотронулись до моей шеи.

– Правильно, что не смотришь, – пробормотала мать. – Не на что смотреть.

– Это действительно ты? – тихо спросила я, разглядывая собственные руки. – То есть… то есть мне не мерещится, да?..

– Может быть, мерещится мне… Я так обрадовалась, когда не нашла тебя рядом, а тебя… А тебя, оказывается, преобразили…

Песня Йеньяо медленно ушла на второй план. Стала фоном, как птичья трель.