Девочка и Дорифор

– Настоящая уборка. На удивление чисто убрано. Но непонятно, зачем ты холсты мои с изображениями куда-то попрятала? – использовал он законную очередь задавания вопросов, – просто убрала, потому что не нравятся, или ты их стираешь в ванной?

Вопрос за вопросом проистекали из обеих пар уст.

– И ты ещё продолжаешь мне шутить? А разве не ты с дочкой здесь ходили туда-сюда, возились?

– Кто возился? Кто туда-сюда?

– И зачем ты меня запер в душной ванной?

– Я – тебя?

– Мог бы пошутить иначе, хотя бы повежливее.

– Какие шутки? О чьих шутках речь?

– Ты зачем притворяешься?

– Помилуйте, откуда взялись подозрения?

– Неужели ты скажешь, будто сейчас вошёл?

– А неужели ты думаешь, будто ещё вчера?

– Ага?

– Что ага?

– А когда?

– А не минуту ли назад?

– Врёшь?

– Кто?

– А кто же, если не ты с дочкой, разыгрывал тут комедию почти целый час?

– Комедию? Что за лицедейство ты здесь понапридумывала?

– Я напридумывала?

– А кто?

– Это правда?

– Правда в чём?

Женщина, по-видимому, освободилась от оцепенения. Она до конца вышла из ванной и, через распахнутые двери комнаты взглянула в её пространство. В ней всё опустилось при виде пустых стен. Она даже не успела понять: хорошо это для неё или плохо – исчезновение соперницы, но слишком вероломным путём.

– Похоже, возня означала вынос картин, – догадка сама вырвалась из её уст.

Даль тоже перестал задавать вопросы.

Они оба стояли поодаль друг от друга. Он – в глубине комнаты, она – в прихожей при дверях, не переступая порога, и оглядывали пустыню, в которую обратилось помещение, до того увешанное чудными холстами, источающими таинственные, никем не разгаданные образы. Действительно, перед глазами женщины и мужчины простиралась настоящая безжизненная пустыня, где прямо перед ними – противоестественно и неуместно восседало ослепительно сочно-зелёное грейпфрутовое дерево. Торчала ещё и оставленная нетронутой мебель. Именно торчала. Нарочито выпирала. Словно мёртвые скалы в мёртвой пустыне. В том числе и слегка расстроенное пианино. Крышка осталась открытой после исполнения григовских “минувших дней”. И обнажённые зубы клавиатуры напоминали выпавшую челюсть какого-то доисторического или внеисторического или надисторического или вообще параисторического животного.

Обнажились и почти невидимые до того обои стен, словно издеваясь над зрителями и потрафляя пустынному виду пространства песочным жёлто-серым цветом. Более тёмные полоски, вертикальные и горизонтальные, то есть, бывшие узкие прозоры между картинами, создавали прямоугольные очертания будто рам, ничего в себя не вмещающих.

Заодно со странно исчезнувшими странными полотнами Даля, которые много лет красовались на этих стенах, пропал и недавно приобретённый гипсовый слепок Дорифора для упражнений дочки. Эта пропажа не прибавила логики в происшествие.

– И Дорифор им зачем-то оказался нужным, – пробурчал художник, не обращая внимания на фигуру бывшей супруги, стоящей в дверях и завершая полную обнажённость обозреваемого им пространства.

– Только непонятно, кому это «им», – бывшая жена пока что недоумевала. – Драгоценности были? Деньги?

– Не держим, – ответил Даль.

Вопрос о драгоценностях напомнил ему недавнее наше размышление точно о них. Он покивал головой.

– Драгоценности отдаются в жертву Богу, – продолжил он заранее знаемый ответ.

– И ты ими целиком давно пожертвовал, посему и выглядишь спокойным бессребреником, – утвердительно засвидетельствовала женщина.

– Возможно, – опять ответил Даль. А после короткого перерыва снова продолжил. – Только я их никогда не видел.

Вопросов больше не последовало. С обеих сторон. А в мыслях вырисовывались ответы на их вероятное появление. И с тем же знаком вопроса.

«Не я ли виновата в ограблении? Ведь, если бы не эта дурацкая затея с уборкой, ничего бы такого не случилось. О, Господи! Надо ли было вообще приезжать, чтоб такое сотворилось»?

Приезжая женщина искала убедительного оправдания предпринятому сюда приезду, а главное, это касалось её уборки. «Оставила по себе память, – поиздевалась она над собой. – И, надобно заметить, вообще навсегда».

Художник Даль не испытывал горечи утраты. Он поистине был спокоен. В произошедшем ограблении виделась определённая логика. Сначала вспомнил о ненормальном выходе альбома с их репродукциями. Ещё тогда произвелась чья-то пиратская деятельность. Но, значит, кому-то ведь оказался нужным! Ничего нет странного, если теперь последовало продолжение пиратских выходок, но уже с подлинниками.