Девочка и Дорифор

– Вот, – выдавил из себя художник, ставя на чём-то всегда недостающую точку в жизни и трудах, и резко поднялся с дивана. Взгляд снова завертелся в пространстве. Сначала по часовой стрелке, затем – против. Точка получилась весьма «жирной». Касьян Иннокентьевич и сам это отметил, вспомнив разговор с бывшею женой о точке иного характера и значения. – Дуэль.

А бывшая жена, между прочим, предпочла одежде занавеску, укуталась в неё вся, не отцепляя от гардины эту декоративную драпировку. Она пребывала где-то на балкончике, точнее, в эркере кухонного пространства, ловящего свет в пространстве двора, поэтому не ответила соответствующим образом на выразительную сценку с «жирной» точкой. Переживала по поводу неуместного вмешательства в ход жизни бывшего единственного на свете любимого существа и хотела убедительно успокоиться. А на то нужно время. И – немалое. Занавеска натягивалась и соскакивала с колечек на гардине. С одного, другого…

Тут-то мы, знаете ли, и встрянем с почти скисшими представлениями иных и давно минувших событий, от которых доносится гул прежде невостребованных трудов Касьяна Иннокентьевича. Исполним давнишнее обещание: припомнить, или подсказать природу «послечувствия», вызываемую особыми причинами, что он позабыл или вовсе не ведает, а мы-то уж точно в курсе. Нам это ещё раньше подсказала Фата Моргана, поведав как-то заигравшемуся Дорику о спинном зрении. Даль просто проморгал те очевидные и даже остро совершающиеся события, когда ехал спиной в трамвае времени. Не только не видел того, что ожидается впереди, но и не углядел нечто пробегающее рядом, а оно ведь ощутимо дотрагивалось до него. Или…

Нет, пожалуй, давайте спросим у Касьяна Иннокентьевича. Высвободим губы, уже надолго упрятанные внутри и зажатые зубами. Наводящий вопрос подыщем. Например:

– Касьян Иннокентьевич, скажите, часто ли жгло у вас в груди на почве острой влюблённости в новую для вас женщину? – отчего именно этот вопрос возник вместо подготовленного мероприятия, мы и не подумали.

– Ну, не считая детского возраста, было с десяток раз. – Он прищурился, задрал голову верх и начал загибать пальцы. – Даже, вроде, одиннадцать.

– А детский возраст почему вы отметаете? – спрашивать, так спрашивать, если на то пошло.

– Не отметаю. Просто в ту пору потенциально не могло произойти страшных последствий.

И он, до изумления неожиданно, совершенно ясно представил перед собой одну особую девочку из детства. Она даже сама возникла и плавно водила головой с боку на бок, будто про себя слушая очаровательную музыку или видя перед собой в мечтах все красоты мира, что ожидают её в будущем. Её светлое лицо, почти белое, с матовыми щеками и слегка поблёскивающим лбом, обрамлено пышным покрывалом каштановых волос, мелко-мелко завитых в легчайшие пружинки. Тонкие губы чуть насмешливо изгибались, приобретая затем чрезвычайно серьёзное выражение, и вскоре исчезали, когда она вбирала их дольки внутрь, будто скрывая что-то важное и боясь проболтаться. Глаза, наподобие очертания слив, искрились уголками и зрачками, они одновременно смеялись и печалились. И голос, немного низковатый для этого хрупкого существа, что-то доносил до слуха мальчишки, что-то не по-детски умное и вместе с тем смешное, такое, чему с готовностью можно поддакнуть. Ведь на этой девочке он, тогда маленький мальчуган, безоглядно, без траты времени на размышления и сборы, намеревался по-настоящему жениться, не дожидаясь будущего взрослого состояния и не представляя вопиюще страшных взрослых последствий, граничащих с перманентными катастрофами всей жизни…

– Хе-хе. Действительно, – мы перебили возникшее яркое воспоминание Даля, – действительно.

Любые последствия почему-то обычно отдают неприятностью. Хе-хе. Когда говорят «последствия», подразумевают их обязательно худыми, а иной раз и вообще ужасными до необратимости, невозможными произвести поворот в сторону чего-нибудь положительного, а главное, желательного. Наверное, кто-то, неизвестный народу законодатель, придумал закон для человечества, эдакий четвёртый закон термодинамики, где любое последствие склоняется в сторону преисподней. И это предписание жизни исправно работает. Да… да. – И что же они? десяток ваших открытий? Что возымели, кроме соблюдения обречённой законопослушности? Одиннадцать. – Мы теперь нарочно будоражим воспоминания Касьяна Иннокентьевича. – Создавалось ли сюжетное развитие, производилось ли воплощение авторских идей, выкристаллизовывались ли персонажи, и так далее, и тому подобное? До последствий, конечно.

– Было, – подтвердил художник, перейдя мыслями к образам иным, – было и развитие, и воплощение, и становление. И всякие пути-дорожки. Но вне меня. Я лишь получал роль их наблюдателя. А что касается лично меня, то развивался, воплощался и становился невыносимым именно этот вами так называемый пожар в груди. И конкретные последствия от него известны – ущерб здоровью.

– И весь десяток или одиннадцать раз одно и то же? – мы упорно двигаем вопрос, толкаем им в бок собеседнику и герою.