Девочка и Дорифор

– Смотря, что это, «одно и то же». В смысле статистики, да. Все те разы я бывал отвергнутым или просто незамеченным теми же разами. Одним за другим, без перемен. Я оказывался неподходящим, что ли. Любимая мной женщина избирала себе в мужья не меня. И – устойчиво повторяющийся исход: рано или поздно, одна, другая, третья и прочая, и прочая – разводились. Отвергнув или попросту не заметив меня, они обязательно рано или поздно становились отвергнутыми иными избранниками, то есть моими бывшими конкурентами. Оказывались тоже неподходящими. Будто работал ещё один определённый и жёсткий закон, помимо вашего четвёртого закона термодинамики, заранее подготовленного для всяких последствий. Или это всякий раз частный случай.

Мы сделали мину лёгкого недоумения, но ничего не сказали.

– Да, – продолжил Касьян Иннокентьевич, – но то по статистике. А по сюжетной канве – нет ничего меж них одинакового, и отсутствует самая малость похожести одного на другое. Разные там показывались драматические перипетии, внутри себя непредсказуемые. Ведь наш дорогой Лев Николаевич Толстой совершенно прав, когда говорит о семье и о всеобщей одинаковости причин счастливого союза; но если уж не удалось такового создать, то у каждого неудача особенная и не похожа ни на чью иную. А что касается меня, тут дело до семьи не доходило. Но каждый случай – необыкновенно единичный. И все они – будто из отдельных моих жизней на разрозненных планетах.

– Угу. – Мы повышаем интерес, но теперь уже исключительно к природе огня в мужском сердце, опуская чей-то закон о плохих последствиях вместе с законом Льва Николаевича о несчастных семьях. – А сила? В чём заключается потенциал, так сказать, суть могущества того пламени, о котором задали мы вам вопрос в начале беседы? Энергия откуда берётся? Кем заложен туда заряд? Или тоже всякий раз тут нечто особенное?

– Особенное. Но есть общее.

– Мы уже догадываемся, – говорим мы, – общее – в остром осознании открытия, что уж теперь-то наверняка очутилась перед вами та, которая навек. А?

– Та, которая навек, она вам это подтвердит, лишь закрывая нежною рукой ваши остекленевшие глаза в конце вашей счастливой жизни. Иного засвидетельствования не бывает, – говорит Даль. – Во все прочие дни вы лишь отчаянно предполагаете нечто подобное. Вернее, хотите предположить, подбрасывая туда ничем не подтверждённую уверенность.

– Ну, хорошо, – соглашаемся мы, – пусть оно выглядит отчаянной, по вашему выражению, догадкой существования чего-то вечного в существе той женщины. Оно-то и есть ваше общее?

– Не совсем, – художник постучал пальцами по губам. – Скорее, тут нечто, схожее с ощущением скорого обретения чего-то не только неминучего и не только желанного всею душой, а… не знаю, оно ведь поистине простирается в настоящую бесконечность по всем векторам, где время, пожалуй, и впрямь уступает вечности.

– Ага. На том и зиждется ваше общее. Видите, мы сразу правильно поняли.

Тем не менее, мы и не думаем слишком насмехаться над художником. Только уголок рта у нас едва заметно дрогнул и подпрыгнул чуточку вверх.

– Угу, – сказал художник независимо от нашего настроения, – есть что-то главное и оно, конечно же, общее. Ведь главное на то и главное, чтобы стать общим для многого. Не так ли? Но мы стыдимся о нём говорить. Она. Слово такое – ОНА. И означает это слово не вдруг обнаруженную тобой неизвестную, но замечательную женщину с приятным для тебя лицом и приемлемой фигурой. Она – та, которая тебе необходима до крайней степени. Вот кто Она. Ты сам так постановил. Потому что иначе, без Неё, тебе конец. Она – суть. Отзыв на её существование – вот источник пламени. И уже без твоего рассудочного спроса производится к Ней невероятная тяга, раздувающая тот пожар.

Художник опустил веки, а потом неожиданно раскрыл глаза на полную их возможность.

– Но где Её истинное обиталище? – Без восклицания, а напротив, чрезвычайно проникновенно произнёс Даль, создавая парадоксальное представление мимики и звука. Затем снова укротил взор до нормального и почти на одном дыхании проговорил: