Девочка и Дорифор

“Одомашненное животное, но дикое”, – припоминал тогда Касьян дилетантское гадание по руке и удивился вдруг обнаруженной способности прорицания. Ну да, а попутно мы с ним опознали и природу той пресловутой ущербности. Именно природу, в смысле зоологии. Неразбавленное ничем животное начало в человеке. Таковая ущербность действительно зияет чистым зверем, но не опознаётся до поры до времени.

Так странно сбылось игрушечное гадание Касьяна по её руке: и одомашненное животное пользы не принесло, и человек не одомашнился. Только очертился и углубился след на руке, вмещающей бесконечность.

А что же Касьян? – спросите вы у нас. А мы переадресуем вопрос ему самому. И Касьян Иннокентьевич не замедлил нам пояснить дальнейшее положение вещей в нашем с вами пространстве бытия. Он уже отдохнул от предыдущего повествования и успел подустать от ходьбы по комнате.

Те немногие свидания наедине – закрепились в ощущениях рассказчика с силой непоколебимого постоянства. Течение времени их ни сглаживает, ни удаляет. Они живут в художнике, и он может продлевать переживания столько, сколько захочет. Эти дорогие подарки так и останутся в надёжном укрытии.

Домогаться её никогда ему не думалось. Нормально без того. Есть пожар в груди, есть безобидное уединение. С ним в этом отношении ничего не меняется. Её вселенная остаётся перед ним полностью раскрытой. Более того, он иногда в том же состоянии проводит с ней часок-другой. По случаю. И, надеемся, неоднократно проведёт в будущем. Но в её судьбе, отравленной горемычными событиями, художник ни разу не принял ни прямого, ни косвенного участия. Плохо? Ведь она представлялась и представляется ему абсолютной женой. В том то и дело, что ему. А сама она говорит при их теперешней редкой и почти случайной встрече: “Всегда одно и то же – с кем ожидаешь встречи, нет её, а кого не ждёшь – пожалуйста. Всегда придёт кто-нибудь другой”. Понятно. Другой. Все мы друг другу другие. А Касьян тогда же стал другим во всей окружающей природе. Для себя. Привычка паясничать при ней – переросла в привычку вообще. Этого он нам не говорит, но мы догадываемся.

– «Ridi, Pagliaccio, sul tuo amore infranto. Ridi del duol che t’avvelena il cor» (*), – пробурчал Касьян Иннокентьевич, не пробуя никого пародировать.

 (*)Смейся, Паяц, над разбитой любовью, Смейся, Паяц, ты над горем своим! (итал.) Перевод И. П. Прянишникова.

Тогда он и сменил фамилию. Сменил – в итоге неизменной ясности их взаимоотношений исключительно на расстоянии, на таком расстоянии, когда не надо настраивать на резкость остроту зрения. Знаете, у фотоаппарата есть такой настрой объектива: на «бесконечности». И у него – состоялось то же. Теперь он Даль. Что ж, вполне подходящая фамилия для случившегося внутреннего состояния.

Мало того – он к тому времени и жену имел другую. Обыкновенную.

Но не подумайте, что это и есть причина бездействия и безучастности в судьбе той, абсолютной жены, а, по сути, вечной невесты. Ведь ничего не изменилось, не утерялось. Причины тут вообще неуместны. Тут – множественность и неповторимость Божьего мира.

– Хм, – спорить мы не стали. – А если бы? – сказали мы. Преподали вопрос робко, неуверенно, слабо, и художник мог того не услышать. Но, невзирая на то, Даль вроде бы понял вопрос и почти ответил на него, посмеиваясь:

– Ваше «если бы» может ведь касаться и остальных подобных историй, их же было у меня ещё с десяток. Представляете?

Мы, конечно же, представили. Тут явно попахивает многожёнством, и – превеликим.

Но других его историй мы не знаем, кроме самовыдвигающихся смелых предположений, а к этой уже привыкли, да настолько, что она стала для нас предметом особого сочувствия. Мы не можем просто так её бросить. Нам надо кое в чём разобраться.

Что сделалось бы в случае их фантастического супружества? Мы имеем в виду нашего художника вместо ущербно-избыточного постороннего, но дорогого человека ещё раньше, в начале. Ведь хватило бы тогда, в долгие часы известного нам уединения, хватило бы у него времени и сил, чтобы переломить ход несовершенных тогдашних событий. Обстоятельств.

Покрепче бы ударил себя по голове, и готово. Это когда говорят «если бы». Вещи терялись? Дорогие вещи пропадали с незыблемым постоянством? Это что, знаки, подсказки для прекращения подобных уединений? Или просто досадные случайности? Или нарочно выставленные неприятности, крайне необходимые для уравновешивания излишнего ощущения благодати? Для него. А для неё? Жертва? Хм. Тоже хороший вопрос.

Каждый волен выбирать чего-то достойного для жертвования. Но здесь труд великий, ибо оно самое дорогое. Обязательно весьма дорогое, несмотря на то, что для него нет будущего в нашем земном окружении. Даже слишком часто для нас этим наиболее дорогим является непременно то, с чем мы должны расстаться, расстаться без всякой надежды на возвращение, по крайней мере, до конца жизни. Но именно жертва дорогого и безнадёжно уходящего – наиболее вероятно может послужить посредником, проводником в тот свет, который видится нам Божественным. Или…