Девочка и Дорифор

И с этим спорить неохота. Теперь всё сходится. С обеих сторон. Значит, вездесущая и всюду проявляющаяся Она – отгорожена от бумеранга художника, обычно вылетающего ни откуда-нибудь, а из ущербного пространства. Вот причина и пресловутой невостребованности. Кому, действительно, это надо? И, по-видимому, ограждение сие обустроено с должной надёжностью.

Отвлечёмся от горестей. Например: почему, по словам Даля, жена была, оставалась раньше и теперь есть? Таковым уже был наш недоумённый вопрос перед рассказом о жене художника и изобразителя. Хорошо. И сами ответим. Мы такое делали не раз, мы сами себе отвечали на вопросы, ответим и теперь. Проще простого: жена постоянно была в отдельности от него. Поэтому есть и теперь. Но то – сугубо наше предположение.

– А дочка? – нам показалось, будто художник выговорился не слишком исчерпывающе. Видимо, скрывает.

– Дочка? Дочка – чудо. Чудо, и более ничего. То, чего не бывает. Чего не бывает со мной, – сказал Касьян. – Или нигде и никогда. Вам о том лучше знать. Дочка и появилась далеко не сразу после женитьбы. Постоянно что-то не позволяло тому произойти. Обстоятельства мешали. Обставляли. Обычное дело. Специально откуда-то подворачивались и обставляли, плотненько обставляли, чтоб не довелось рождению совершиться. Даже придумали никому до того неизвестное правовое кредо – презумпцию отдельности. Но, видать, проглядели, просчитались. Тут вам и произвелось самое, что ни на есть достоверное доказательство существования чудес в нашем мире. Самые из самых, невиданных и высокоорганизованных мероприятий, нацеленных на ревностное недопущение всего и вся, ничуть не повредили хрупкой возможности рождения. Моему сердцу, конечно же, радости подвалило безмерно: явилось лучшее создание из всего творчества, произведённого человеком. И пополнила бы меня радость, если б и второе, третье дитя появились. Но это ли не нахальство? Нахальство. Требовать стольких чудес за одну единственную жизнь.

«Помилуйте, – мы поражаемся мыслью об изобилии чувств, таящихся в сердце Касьяна Иннокентьевича, – наверное, и несуществующие дети частенько радуют его в сновидениях на правах бумеранга».

Но ещё один вопросик у нас. Сам лезет, не сдержать. Вы уж не сочтите за излишнюю назойливость. Заодно уж, одним махом.

– Кх, кх. Говорят, вы не умеете отказывать. Велика ли практика вашего служения на поприще великодушия? И что, много ли помощи вы оказали ближним своим, и дальним, и вовсе незнакомым? А то и вообще врагам?

Касьян Иннокентьевич помотал головой и похихикал в нос.

– Помощь? Это когда отдаёшь то, что просят? Или когда сам навязываешься на услуги? Оказывал. То и другое. Охотно, с радостью. Ближним, отдалённым, серединным. Но никто из них ни разу ею не воспользовался. Никто, в том числе и, как ни странно, одно, единственное, известное вам чудо. Но, по правде сказать, чудо в том и состоит, что не находит нужды в помощи.

Даль произнёс последние тут слова с особой внятностью, предлагая нам самим догадаться, что пресс-конференция уже давно окончена.

Мы, обладая крайней степенью понятливости, конечно же, деликатно оставляем рассказчика среди пустынных пространств, и более не досаждаем вопросами.

А инерция силу имеет немереную. Похоже, нам не остановиться. Мы оставили Даля, более не пристаём к нему, но сами не можем отказаться от догадок. Мы догадывались, мы давно знали, в каких областях жизнедеятельности он оказывается человеком невостребованным. Даже намерение таилось – припомнить ему о том. Ещё в самом начале нашей повести жгло это намерение, а осуществить не удалось. Нам, пожалуй, мешала та самая деликатность. Не хотелось прибегать к наглости, для того чтобы встрять в течение жизни и мыслей нашего повествователя. А теперь, когда столько наговорено, задуманное припоминание, похоже, вовсе неуместно. Мы изначально собирались предоставить пару почти невесомых пустяков, пусть и мало приятных для него. Ну, не совсем пустяков, скорее, несимпатичных мелочей. Потом допустили: пусть они сами всплывут. А тут, поглядите, всплыла такая грандиозная субмарина, что подле неё наши предполагаемые припоминания попросту складываются в бумажные кораблики.

Остаётся теперь лишь констатировать полную очевидность всеобщего пространства невостребованности собеседника, не вдаваясь в мелочёвку наших прежних задумок. Но, подобно известным ощущениям Касьяна Иннокентьевича, пусть оно произойдёт не слишком уверенно.