Девочка и Дорифор

Художник Даль не слышал того звука. Он остался дома один, остался на месте и, без единой мысли, глядел в окно поверх противоположного здания. Ничего особо приметного за окном не рассматривал. Просто глядел. Водил глазами. Но вскоре услышал шум в дверях. «Уже закончились приобретения. Вот что значит срочность. Шустрые», – не оборачиваясь, подумал он. Пространство за окном почему-то не отпускало оттуда рассеянного взгляда, и он продолжал водить глазами по уличному пространству, потому и не видел никого из людей, шумящих за спиной. А шумели-то вовсе не домашние женщины. Орудовали незнакомые ни ему, ни нам и никому люди: без имён, без возраста, без пола. Не обращая внимания на присутствие хозяина, они быстро вносили картины, связанные парами, лицом к лицу. Пары картин, одна рядом с другой, прислонялись к пустым стенам прежнего места открытого хранения. Касьян Иннокентьевич глядел в окно и качал головой, где мысль поражалась небывало долгим хождением людей туда-сюда. «Ничего себе, покупочки», – подумал он, – «это у них, видимо, за границей мода такая, оптом закупать что попало». Наконец обернулся, чтобы выказать насмешливое отношение к происходящей суете за спиной. Но, вместо ожидаемого явления родственников, он увидел родные холсты. Конечно, они узнаны художником, несмотря на то, что сложены рабочей поверхностью внутрь. Забавная история. Значит, нашлась пропажа, и скоро всё это обретёт прежние законные места на вертикальных поверхностях от пола до потолка. Вот-вот комната снова оживёт, пустыня отступит. Уже и торопливое предвосхищение возврата всего накопления, некогда здесь устроенного, шевельнулось посреди кроны мыслей ветвистого древа. И желаемое отдохновение от чуждой тревоги зимнего холода подтопило её лёд на сердечных окраинах широкого пространства.

Он опомнился от радужных предвосхищений и выбежал на лестницу – поглядеть, кто это принёс.

От незнакомых людей уже след простыл. И ни дочки, ни бывшей жены.

Пусть. Зато можно облегчённо вздохнуть.

Даль вернулся в комнату и судорожным взглядом смотрел на тыльные стороны холстов, попадающихся на глаза. Он мысленно угадывал каждое изображение на спрятанной пока от взора лицевой плоскости. Да, картины будто прежние. Но чего-то в изнанках полотен он не узнавал. То ли известных ему деталей недоставало, то ли, наоборот, они дополнились новыми и непривычными для него штрихами. Ах, да, ведь появились рамы! И сооружения немалые. Как же он сразу не заметил вопиющего изменения? Вероятно, факт возмещения убытков их подлинниками, то есть, попросту, вид их таинственного возвращения несколько затуманил взор. Потому-то сразу не заметил. А те оборотные стороны рам, едва поддающиеся замыленному зрению удивлённого художника, предполагали весьма солидное лицо. Наверное. «И надо было воровать, чтоб нацепить ненужный никому багет, – проговорил про себя Касьян Иннокентьевич. – Что за непрошенные благодетели отыскались»?

Даль избавил от верёвок одну из возвращённых пар вещичек. Вздумал поглядеть на лицевую сторону новенького багета, которым гнушался всю жизнь. И поглядел, взглянул чуть-чуть.

Но внимание сразу скакнуло в глубину меж поверхностями полотен. Само скакнуло. И убранство, обрамляющее эти прямоугольные плоскости, он даже не успел оценить. Внимание туда скакнуло, потому что внутри, меж холстами зияла мертвая чернота, – словно дыра на ясном небе обнажила абсолютную ночь от горизонта до горизонта.

Не один лишь свет ослепляет человека внезапной яркостью. Бывает, что и полная непринадлежность ему – непроглядная тьма, именно то, от чего свет отделён Создателем в первый день творения, определённо то, от чего и отвернулся Сам Создатель, вот что оказывается, способно не просто ослепить, но разом отменить вообще само зрение как таковое.