Девочка и Дорифор

– А он, – Луговинов кивает на Даля, – он туда не стремился. У него уже всё было. Я же тебе говорил, что он изобрёл феноменальный способ передачи информации. И владел им. Способом владел. Но не информацией. Информация – то, что простирается за образом. Но. Но не мы выбираем окружение, а оно выбирает нас. Нам остаётся лишь согласиться. И он согласился. Кажется, даже только обратил внимание на то окружение, которым выбран, и которое давно выжидало удобного случая, чтоб зацепиться. Он едва кинул туда взгляд, а оно тут же, с безудержной охотой и замазало все картины. Мышеловка захлопнулась. Занавес. Ага, занавес. Но непонятно, из-за внезапного какого недоразумения упал этот занавес или, кто знает, может быть, твой приятель сумеет написать новые вещи. Чистые. Художник никогда не умирает, даже если изобретает выдающиеся способы передачи информации, к художеству не имеющие отношения. Да, я думаю, наверняка у него маячит впереди очередной и чрезвычайно удачный стилевой период необузданного творчества. И нет шумного повода для отчаяния. А, тем более, для апофеоза. Ему он вообще не грозит.

Дорифор почему-то не поверил в нарисованное учёным Луговиновым оптимистическое будущее художника Даля. Напротив, он склонился к мысли о завершении деятельности. И безо всякого ненужного ему апофеоза. И вспомнил шутку по поводу конченности художника Даля, когда Фата Моргана раскрыла настоящее дарование: умение создавать таинственные, но возвышенные образы. От воспоминания стало не по себе. Словно бы шутка стала пророчеством, а оно прямо сей же час и сбылось в его представлении. Да, нехорошо.

Даль, мы знаем, находился в твёрдом ощущении чистой правоты по поводу написания тогдашней записки: сердцем и сознанием. Его в том ничто не поколеблет. Он терпеливо ждал, когда Луговинов закончит монолог, ему никак не интересный.

А Луговинов продолжил:

– Поначалу я намеревался с тобой поделиться сомнениями. Другими. Они до умопомрачения любят поселяться в мою голову. Но они же и улетучились из-за ненадобности. Я же сказал тебе, я уразумел. Может быть, сон, вами прерванный, помог мне, а то и просто время настало. Я тоже, как и достопочтенный господин Даль, высекал образ. Образ вселенной. Я кидал на алтарь науки многочисленные жертвы, человеческие судьбы, и ради чего? Хотел изготовить идеальный образ. Изготовил. Там всё отменно свелось. Не подкопаешься. Опровержение исключено. Точнёхонько сошлось. Идеальное сходство. Ха-ха-ха, именно, сходство. Похожесть. Науки ведь зародились с момента вкушения человеком плода с древа познания добра и зла. Не Бог благословил человека на науки, поскольку Он таковыми не занимался. Другой это сделал. Хитрющий зверь. Не сатана, нет. Орудие. Таинственное орудие, потому и название у него: змей. Тогда же этот другой и возник в образе определённого познания. Раньше познания возник он. И я его снова сотворил. Сотворил портрет познания. Ха-ха-ха! Полнейшее сходство. И он же, тот образ явился недавно ко мне. Живой. Признался, что виноват. И это его специальность, а не чувство. А вина заключается в том, что писал мой портрет. Набросок. И закончил. И радовался по поводу благополучно законченной работы. А я, оказалось, писал его портрет. И тоже закончил. Он мне сказал, мы чем-то похожи. Да тем и похожи, что пишем портреты. Он меня, я его. Ох. А в действительности – я стал для него средством написания его автопортрета. Хитро!

– Да, хитро, хитро, – не думая, согласился Дорифор и обратился к Далю: – хитро?

Даль покивал головой. Он уже давно почувствовал себя покоробленным: от упоминания проедающей нутро виноватости в качестве профессии. И едва-едва кивал головой, предполагая мысленные параллели, от которых и покоробило. А теперь вспомнил любопытные отрывки из откровения Луговинова по поводу фальсификации учёными людьми Божьего мира с неведомой им целью построения образа Зверя, покивал сильнее и вымолвил:

– Он был тут. В то время, пока вы спали.

– Кто?

– Тот господин. Вы о нём упоминали. Тот, кому вы помогли незаурядным умом написать его автопортрет.

– Чего, чего? – Дорифор поднял брови и косо покачал головой, – какой господин?

– Он приходил к Луговинову. Хотел что-то досказать. И только что в том признавался. Да вот провалился сквозь землю в тот момент, когда ты вошёл.

– Да. Гостей нынче заявляются многовато, – Дорифор странным образом успокоился и не стал больше задавать вопросов. – Приходят, уходят, появляются, исчезают, возникают, проваливаются.

Зато Луговинов задал вопрос Далю:

– А не открыл ли тот господин основной мысли, которую придерживал для меня?

– Открыл. Вынужден был до конца исполнить посреднический долг. А я помешал ему. Явился тут некстати. Никчёмный для него человек. Теперь недосказанность будет сохраняться до конца вашей жизни. Он и это открыл.

Луговинов больше любопытства не проявлял. Он кивал головой. В мыслях укладывалось вполне определённое понимание себя и места, куда он помещён во всяких пространствах: геометрических и художественных.