Девочка и Дорифор

– Довольно, хватит загадками голову морочить, – легонько возмутился хозяин помещения, – давайте по-человечески, нормально посидим.

Даль пожал плечами, потом огляделся по сторонам и признался старому приятелю:

– А я зашёл сюда с тем, что надо было передать листочек тебе, и чтоб ты передал ему. Но отдам уж сам, поскольку он здесь оказался, – Даль вынул из нагрудного кармана рубашки записку для Луговинова и сунул ему же в нагрудный карман пиджака.

Луговинов проводил бумажку взглядом. Даль шепнул ему на ухо:

– Если поедете на машине, то сами и найдёте. А теперь только назовите число.

– Одиннадцать.

– Вечера?

– Чего, вечера?

– Одиннадцать, вечера.

– Нет. Лучше, утра.

– Значит, договорились.

– Постойте, пусть, вечера. Ближайшего.

– Ладно.

Даль вышел. И уже с лестницы крикнул. Негромко:

– Ты, Дорик, меня прости.

Он тихо короткое время постоял на площадке, насторожив расплывчатое внимание. Такое происходит с людьми, чувствующими, будто они что-то забыли, но что именно, никак не схватывается. И с этим чувством вышел на улицу.

– Но сон я дорасскажу, – тихо проговорил Антон Вельяминович, наблюдая за хозяином комнаты, который, не зная, что прощать, чуть заметно поводил головой и затем коротко развёл руками.

– Дорасскажи, – согласился он, – добивать, так добивать. Я уж всё стерплю сегодня.

Антон ухмыльнулся.

– До того берега я не дошёл. Только начал идти. Даже не знаю, что на нём. Или выпустил из памяти. Может быть, когда-то догадывался. Но решимость дойти – была. Стойкая и неотвратимая. А вот реализовалась решимость или нет? Кто меня первый разбудил? Ты или твой художник? Художник. Конечно, он. Изобретатель изумительного приёма подачи информации. Да, да. Изобрёл. И подал. Мне подал. В альбоме. Якобы, в картинах. Передал мне очень важную информацию. Никто раньше до такого не додумался. И тот берег. О нём тоже он поведал мне. Да, да, да. О нём. О том, что этот берег существует. И ещё нарочно разбудил. Разбудил, чтоб я уже не увидел обетования. Даже во сне. Полагал сохранить монополию. Пусть, пусть сохраняет.

Дорифор и не пытался понимать, о чём идёт речь. Сразу столько всего, и на одну голову.

– Уф, уф, уф, – пофыркал он, – добил ты меня непонятным никому сном. Добил. Сам о чём-то задумал меня пытать, сам чего-то понял без меня, сам и добил, не пытая. Давай, лучше выпьем. Чтоб до чего-нибудь дойти. Хотя, нет. За будущее не пьют. Давай, за настоящее. За то, что мы тут с тобой пока здоровы и живы.

– Давай, – согласился Луговинов.

Глава 41. Внутренний холод

У себя дома академик Луговинов достал из кармашка свёрнутый в шестнадцать раз лист бумаги и стал разворачивать. А в том месте, откуда вытащил, да, пожалуй, поглубже того, он снова ощутил знакомый холодок. Тот холодок, оказывается, появился вообще глубоко внутри тела: во внутреннем пространстве между лбом, грудью и обоими плечами.

Записку Антон прочитал хладнокровно. «Что ж, всё правильно, – подумал он, – выбор сделан. Понятно, с кем соучаствовать. Оружие? Выбрать оружие? Не пистолеты же, в конце концов. Пусть будет случай. Я предпочитаю случай. Ведь неизменно даже любым выбранным оружием дуэлянтов руководит непреклонный случай. На сей раз пускай поработает сам, и с исключительной непосредственностью. Подарим ему неожиданный праздник».

Что мешает учёному отнестись к выходке художника с лёгкостью стороннего наблюдателя? Что ему до решения чужих задач? Но Луговинов, по-видимому, осознанно собирается стать жертвой. «Просто, – снова подумал он, – мои прежние терзания по поводу очищения, искупления и тому подобного, вообще по поводу жертв, могут закончиться простейшим ответом. Художник молодец. Придумал замечательный способ передачи информации, мне передал, и он же предлагает мне реализовать методику на практике».