Девочка и Дорифор

– О! Фата Моргана! – Воскликнул он, больше от неожиданности, чем от радости.

– Да, она, – согласилась Фотиния Морганова, переводя любопытный взор с художника на гипсовую ногу, – интересное произведение скульптуры?

– Само произведение, нет, а вот нога… не знаю. И не знаю, чего это я на неё загляделся, – Даль поднялся и подал ей руку. – Добрый денёк.

– Добрый, добрый, – ответил призрак женского пола, приседая и выставляя вперёд повисшую кисть руки, пальцами вниз, наподобие старинных фрейлин.

– Видите, нога идёт без остального тела, – попробовала она объяснить любопытство художника, – ступня застыла в вечной ходьбе.

– Между прочим, ею нам подброшен повод побеседовать. Вы ведь не потеряли интерес к такому мероприятию? Я помню.

– Была, была заинтересованной, – с готовностью ответила по обычаю внезапно появляющаяся и без предупреждения исчезающая крупная женщина, – и пока остаюсь ею же.

– А нам вроде и заняться нечем, – подтвердил не очень-то известный пока широкой публике, но весьма интересный художник. – Если вас на кухню не приглашают.

– Нет, меня только что оттуда вытеснили. Сказали дословно: тесно тут.

– Угу. Тогда поговорим по поводу вечного передвижения пешком?

– Вообще, я хотела о другом. Но если вы настаиваете на безостановочной ходьбе, то можно и о ней.

– Боюсь, что мы рискуем никогда не остановиться, – Касьян Иннокентьевич внезапно вспомнил рассказ Дорика о зловещем сне и себя в нём. Потом в памяти мелькнула сценка с разговором о реальном мире чужих людей. И несуществующий, но назойливый брат предстал в воображении. Вновь мысль устремилась во внеисторические времена. Он с силой зажмурил глаза и тут же отворил их и увёл вверх.

– Давайте о том самом, другом.

Фотиния поискала глазами известный нам альбом репродукций трудов «изобразителя» Даля.

– Вот, – указала она, обнаружив его почти прямо перед глазами. – Вот, – взяв альбом в руки, подняла впереди себя, как обычно поднимают иконы, – здесь обитают призраки, более таинственные, чем Фата Моргана.

– О! Уже интересно, – художник выпрямился. – Вообще мне Дорик говорил, будто вы меня в чём-то раскусили. Нормальной живописи, говорит, у тебя нет. О том, говорит, поведала странная особа. Пришла, говорит, и доложила. Там, говорит, у тебя, оказывается, вещицы получше живописи будут.

В комнату входит Дорифор. Останавливается недалеко от двери, забыв её закрыть. Или нарочно не закрыл, чтоб другие входили без препятствий.

Вдова ещё одного неизвестного художника, но, – от науки, скрестила руки, держащие альбом.

– Вы умеете в картинах преодолевать написанные предметы, – сказала она без намерения сменить беседу, – даже не преодолевать, а напрямую отдавать их в жертву. Разве вы того не знаете? Вы пишете картину. Предметы на ней. Предметы вы любите. Иначе, зачем их писать. Здесь люди, природа, натюрморт. Вы их возделываете. Но вы ими жертвуете ради образа. На ваших картинах предметы не являются самоцелью. Даже умерщвляются для появления образа. Это и есть главное в живописи. У вас.

– А образ чего? – Даль спросил, и притом призадумался. Похоже, первые ответы по части вопросов о жертвовании живописью сами приходят.

– Прямо и определённо ответить не могу. Только пробую догадаться. И вы, оказывается, не знаете. Должно быть, и не догадывались. Или знаете? Ну, хорошо, предположим, прямо и открыто на картине его вроде бы нет. Явного образа нет. Но есть импульс приближения, даже, если хотите, есть прикосновение взгляда к нему. Взгляд непосредственно касается его. Образа чего? Хм. Там, можно сказать, есть присутствие истинного, что ли, образа и подобия известного Существа, но без конкретных очертаний. Без очертаний вообще. Примерно так. У вас, господин Даль, везде, во всех работах есть приближение к образу и подобию никогда не познаваемого Существа, в разных проявлениях. В разных, но неконкретных.

– Неужели Бога? – воскликнул двойник античного героя, выраженный вроде тоже образом и подобием, но чего-то языческого, – такие слова – образ и подобие – обычно связывают с Богом. И обычно под ним подразумевается человек. Но, жаль, нам нечасто приходится любоваться такого рода проявлением на земле. Человек нынче чрезвычайно редко встречается среди нас.

– Угу, – просто ответила непростая Фата Моргана, а то и вообще Афродита, но, тем не менее, немного продвинутая в духовном понимании вещей.

– А, скорее всего, – продолжила она, – там возникает образ неизвестной нам среды обитания Бога. Да, среды. Там проявляется Его пространство. А в нём видны и постоянные обитатели. Вернее, одна обитательница, – Фотиния прищурилась, будто пытаясь разглядеть ту обитательницу. Более того, похоже, и по-настоящему разглядела. Конечно же, чувством, а не зрением.

– Возможно, именно её образ и проступает во всех картинах, – дополнила соображения по поводу необычных полотен Даля истинный знаток прочтения изобразительного искусства, что называется, между строк. – Точно, так и есть: она. Она… – в тот же миг Фотинию посетила глубокая грусть, и глаза цвета моря покрылись непроницаемым туманом.