Девочка и Дорифор

– Но ты же лекцию Луговинова не прочитал, – вдруг напомнил Касьяну человек древнегреческой внешности, будто и не наговорил ему разных пакостей, – лучше бы прочитать. Давай, давай, а то мы отвлекли тебя страшными разговорчиками. Надо, надо прочитать, для более полноценного знакомства с грядущим гостем. Где бумажки-то?

После появления приезжей дамы из-за границы, и тоже с подносом, все принялись расставлять и переставлять на столе столовые приборы, пустые и заполненные ёмкости различной величины и вместимости, бутылочки и графинчики.

Девочка ловко раскладывала столовое серебро и столовый хрусталь, одновременно выстреливая взглядом во все части фигуры Фаты Морганы, расставляющей столовый фарфор с изящной замедленностью. Ощущение неприязни к ней беспричинно возрастало в юном сердце, и ничем не скрывалось на деталях лица. Приезжая дама из-за границы, не выдавая усталости, устанавливала готовые закуски. Дорифор, соответственно проворно, распоряжался бутылками. Тётя Люба приводила всю выставку в должный вид законченной композиции, руководствуясь дизайнерской интуицией, и время от времени откидывая спину, прищуривая взгляд и укладывая рот в трубочку, чтоб удостовериться в удивительной складности содеянного.

Художник Даль, Касьян Иннокентьевич разогнул бумажные листы, которые дал ему Дорик, и надел очки.

Глава 24. Виртухец

«Дамы и господа!

Мир настолько многообразен, что само это многообразие несёт в себе таинственность. А любая научная теория – плод синтеза случайно возникшей свежей идеи и накопленной горстки отрывочных знаний из множества обиталищ форм и характеров состояний, переплетённых во Вселенной, видимой и невидимой. Отрывочные знания. Да, знания только и могут быть отрывочными по одной простой причине: они оторваны от Бога. И символом отрывочного знания являются так называемые элементарные частицы. Частица уже сама по себе означает оторванность. Оторванность от пространства. Того пространства, которое и есть весь материальный мир в совокупности. Пространство цельное и оно находится в состоянии некоего внутреннего трепета, порождающего нечто, называемое ныне дуализмом его проявления в виде квантованной структуры. Да пусть там будет ещё и триолизм, и даже квартолизм. Но ведь это не является проявлением собственно пространства. Это результат исчисления ума. Сам инструмент исчисления основан на частях. Таким образом, и любое исчисление предполагает части. Нельзя исчислить того, что не имеет частей. Исчислением не разгадываются тайны природы, они лишь по-своему объясняются. Им человек мыслящий способен лишь фальсифицировать Божий мир, способен заменять его тем, что называет он теориями и моделями. Заменить чем-то исчисленным, моделью…

Но я не буду говорить ни о науке и ни о том, какие горизонты она способна перешагнуть. Я скажу о человеке, о человеке, занимающемся наукой. О человеке, называемым в обществе учёным. Я скажу о том, что перешагивает сей человек. Он, хотя и постоянно отлучается в отдалённые или углублённые миры, пребывая в тисках собственных трудов, но он погружён в общее пространство и в общую жизнь общества, природы, Вселенной… Да. Мы работаем не в башне из слоновой кости, не в комнате, обитой пробкой, ни в капсуле, подвешенной среди небытия. Мы живые люди. А главное – мы наделены бессмертной душой. Я бы даже сказал, что мы, скорее, души, наделённые живым телом. Мы, люди-души, и мы всё-таки не оторваны от Бога. И это обстоятельство налагает на нас прямую ответственность. Ибо ответственность – прерогатива души.

Так что же перешагивает учёный человек? Каждый из нас творит, изобретает. И пусть убедительно выстраиваются небывалые теории или технические совершенства. Пусть они даже очень хороши и чрезвычайно полезны для общества, для людей. Пусть. Но те мы, которые способны создавать, мы не просто выстраиваем новые теории или технические достижения. Мы, попутно с тем, формируем таинственный для нас образ, пока непостигаемый нашим умом. Мы настойчиво строим тот образ, не ведая о том. Через наши новые теории и технические новации мы очерчиваем в упор не замечаемые нами детали того могущественного и действенного образа, которого будто не видим. Но мы его выращиваем и культивируем.

Для чего жива наука? Наверное, чтоб жизнь людей стала уверенней, чтоб зависимости от природы поубавить. Чтоб лучше жить. Просто, наконец, и это главное, интересно устройство мира. Но которого мира? Чьего? Подлинный ли мир мы изучаем или искусную подделку? И наш ли тот мир или чужой? В конце концов, действительно ли мы изучаем то, что изучаем, а не умом создаём его из ничего, и не ведаем о том?