Девочка и Дорифор

Зададим ещё раз жёсткий вопрос: в построении чьего образа чьего мира мы принимаем участие? И не стряхнули ли мы случайно с себя одежды Божественного дыхания? Не имеем ли мы уже знака зверя на себе?

Пусть, кто захочет, призадумается над этим вопросом и попытается ответить на него, прежде чем учинит очередной поход в неведомые края науки. Нельзя ошибиться в выборе. Надо хотя бы спросить у себя: а не принимаешь ли ты участие в построении черт образа апокалипсического зверя? Просто спросить.

Теперь я спрашиваю у себя. Этот вопрос я задаю себе. И начинаю с основного: цель, смысл цели. Ради чего производилась моя работа? Ответ настолько прост, насколько и ужасен: создание новой теории, которая опровергает многие имеющиеся. Причём они, опровергнутые, напрямую используются для её создания, они – главный материал, и главный капитал. Они же и отдаются на заклание. Что означает подобная цель? Одно означает – соперничество с Создателем и более ничего. Я ведь не ставлю себе цель разгадать Божий замысел в создании мира. Я понимаю, что подобная цель может родиться только у человека больного. Моя сфера интересов заключает именно само создание, пусть умозрительное, но создание мира. Я выстраиваю его конструкцию, до того не существовавшую. Создаю конструкцию мира и обретаю себя в нём. А если я автор теории мироздания, то кем я именуюсь? разве не соперником Господу? Причём, не жалким ли соперником? Ведь построенное моим умом мироздание неспособно стать даже близким к божественному просто по определению. И далее спрошу: черты какого образа я подспудно создаю при, казалось бы, грандиозном строительстве научного познания? И на этот вопрос ответ потрясающе прост в безысходности: не Бога. Там нет места Его образу. Но там проступает образ Соперника Его. И нам известно, кто впервые решился на соперничество Богу, став за это царём тьмы.

Возможно, столь долго и мучительно выстраивая выстраданную конечную модель всеобщего взаимодействия во Вселенной, мы получим модель, которую справедливо бы назвать моделью «Вселенского падения Люцифера». Как-то так. А затем мы обнаружим, что это лишь частный случай иной модели, которую не менее справедливо можно наречь моделью «Божьей воли».

Вот, при этом случае могу я вполне спокойно объяснить первопричину того образа мира, который создан мной параллельно моей теории. Первопричина – Бог, – скажу я. Он – создатель всего. А вот замысел модели того мира – мой. Модели мира, не образа. Я создаю лишь модель мира, а не сам мир, и не образ его. Нет, простите, это раньше я такими делами занимался, это до того, как увидел, наконец, нечто действительно чего-то стоящее, и не чего-то, а настоящей жизни. Ведь многие и до меня пытались попросту сводить известную науке механику наблюдаемых взаимодействий видимого мира. И я тоже пытался стать главным изобретателем, и одновременно главным механиком изобретённой модели мира. Я мог бы свалить на Бога изобретение, пришедшее мне в голову, и заявить: главный изобретатель вовсе не я, а Бог. Это Он уже давно всё придумал, а я взял, да подглядел. Не разгадал, нет. Подглядел. А из того, что мне приглянулось, я слепил ту модель. И я бы отвёл себе скромную роль главного механика. Можно было бы оставаться довольным ролью, да уйти со сцены. Но возникает ещё вопрос: кем же приходится мне выглядеть при таком суждении? Я полагаю, быть предметом осмеяния – это слишком мягкое наказание. Но теперь, когда я увидел, что ни механика, ни системы, вообще ничего машинное не имеет никакого отношения к Божьему творению, что всё это, – лишь соблазнительные орудия вполне определённого познания мира, тогда же и спонтанно вызрела совершенно иная теория, построенная исключительно на волеизъявляемых соотношениях Божественного разнообразия. Да, разнообразие – основа тварного бытия, а, стало быть, ни о какой механике не может быть и речи. Любая частичка бытия неповторима, то есть, и ни один так называемый фотон не должен повторять другой. Они лишь подобны, как листья на одном дереве, как песчинки одного места. И это является условием их существования. Таково условие дано и для макромира, и микромира. Да, казалось бы, описать эти композиционные соотношения ничем невозможно, поскольку описанию поддаются лишь системы и механизмы, но отнюдь не композиционные построения. Их можно только увидеть. Но можно описать увиденное. И тогда получится ещё один образ. Образ образа. Его я и создал.