Девочка и Дорифор

В комнату залетел узкий лучик солнечного света и упал на глянцевую фигурчатую поверхность боковины контрабаса, отразившись на потолке зигзагообразным разводом. Инструмент, задающий главное в искусстве, то есть, ритм и гармонию, будто напомнил о своём истинном предназначении, таким образом обозначая себя в пространстве.

– О! – Фотиния взглянула на потолок и тоже сверкнула блеском взора, – что это?

– Да, – хозяин комнаты быстро закивал головой, сияя глазами, – скоро этот зайчик исчезнет. Сейчас тут произошло редчайшее представление: только один раз в год и на одну минутку сюда пробивается луч солнца. А теперь он решил поучаствовать в нашей беседе. – Касьян глянул на Даля, – ты вот давеча говорил то, о чём я не догадывался: контрабас в импровизации ансамбля подобен тому, что есть главное в поэзии – ритму и гармонии. Его-то участие в беседе пусть поспособствует этому и для нас.

Все принялись молчать. Будто действительно настраивались. Прошла минутка, и яркое пятно на потолке сделалось дрожащей сеточкой, а затем бесследно растворилось. Боковина контрабаса потускнела. Молчание усугубилось и сделалось иным, каким-то растерянным, по-видимому, из-за не успевания настроиться должным образом.

Даль вышел из неглубокой задумчивости, хмыкнул в сторону Дорика и произнёс:

– Нет, я никогда не думал о наговоренном тут. Хотя, опять же, нет. О жертве я думал, не зная ответа. Недавно. И размышлял о жертве того, что я натворил. Наделанных трудов. Не знаю, зачем страшные мысли пожаловали? Но не гнать же их в очистительное пламя, не уничтожать. А предметы… предметы… да, я их люблю. Но, они действительно мной будто бы жертвуются. А нарочно я того не делаю. Рука сама рисует, ничего у меня не спрашивая. Она и уводит предметы в иные миры, заменяя их образом. Образом чего-то иного, а не их самородным. И здесь присутствует нечто, несопоставимое с заблуждением. Есть образ. Вы это верно заметили. Но я о нём никогда не думал и не представлял в воображении.

– Да, – молвил язычник, не подняв головы, глядя на Фату Моргану, – вы теперь ему испортили карьеру. И уже сегодня, когда он примется писать новую картину, то обязательно станет думать о наговоренном тут. И ничего путного у него не получится. Он уже будет дело проводить через ум. Искать приёмы и находить ноу-хау. Станет логически упражняться и заранее начнёт приносить в жертву любимые предметы, а образ, – тю-тю, не появится. Ни того, ни другого не получится. Нельзя его заранее предвосхищать. Нет для него ноу-хау. Вы ведь сейчас подали ему плод от универсального дерева познания добра и зла. А художник наш с незапамятных времён обретал себя в иных местах, за порогом всякого житейского познания вместе с этими кажущимися неразделимыми противоположностями. Он знал больше. Вы мне ещё раньше утверждали – не живопись у него, но более того – икона. Правда, я не готов постичь того образа, о котором идёт речь. Не дорос. Кто Она, Обитательница?

– Я думаю, вы теперешними словами производите ещё более опасное предвосхищение, – Фотиния сквозь пелену тумана глядела на Дорика с укором, – тем более, признались: не доросли. Художник не поддаётся внешним позывам. Любым. Он не станет мучить себя мелкими переживаниями о творческой судьбе. Он будет делать то, что делал всегда.

– Угу, – Дорифор поднял взгляд и сосредоточил его на трещинке в потолке, – будет. А мы подождём.

– Спасибо, – тихо промолвил Даль, – вы уже всю мою будущность определили. Я свободен от любого рода планов. Спасибо, – и отошёл в сторонку, улыбаясь.

В комнату вошла и девочка с подносом. А на нём – полно диковинных закусок. Ей удалось услышать из коридора часть разговора взрослых людей.

– Папа, но ты же рассказывал мне об отражении, о печати, – сказала она, устанавливая поднос на столе. – Забыл? Говорил, что надо научиться видеть эти отражения и печати. Когда научишься, тогда и увидишь белый свет по-настоящему. Ну, говорил же?

– Угу. Но я не говорил, что уже достиг того.

– А об этом говорить не надо. Об этом труды твои говорят. Объяснили же тебе – о том сами картины твои говорят.

– Вот. И ещё тебе в придачу, – Дорифор чему-то обрадовался, – они сейчас доконают гениального изобразителя. Всё. Не получится, не выйдет у нашего живописца никогда и ничего в течение необъятного будущего. Кончился художник Даль. Хорошо, альбом успели выпустить. Дайте-ка его сюда, – он вынул альбом из скрещенных рук Фотинии. – Пусть порадуется просвещённое человечество, когда увидит истинно настоящую живопись и узнает в ней тебя, пропащего. Хорошо что, без тебя, без твоего разрешения выпустили замечательную штукенцию. Ты ведь теперь круглое ничто. Конченый человек. Конченый, то есть обыкновенный, заурядный, без творческой неизлечимой болезни. А ведь сторонился, чурался, вообще уши затыкал, когда речь о рамах шла, а? Я, говорит, не хочу быть законченным. А теперь каюк.

Даль молчал и кивал головой бочком. А девочка бочком кривила рот. Фотиния боком повернулась к оратору.