Девочка и Дорифор

А с чего прятать естественные переживания? Да, готовность всегда при ней. Она в любой момент и без оглядки пустилась бы принять любое предложение Даля о чём-нибудь общем для них обоих. Незначительного, весомого, многопланового. Совместного творчества, совместного путешествия, совместного ещё чего-нибудь. Временного, продолжительного, на всю жизнь. И ждала. Когда много всякого совместного, тогда и ещё что-нибудь возьмёт, да созреет. Но вот, не дождалась. Многопланового не дождалась, крупного не дождалась, и на всю жизнь – тоже. Вообще-то, на поле творчества кое-что у них однажды заладилось: она пригласила его работать в её мастерской. Места достаточно, реквизита полно, натурщики – всяких родов. Экспериментировать можно с техникой письма, скажем, с анилиновыми красками, которых у неё в избытке. Но, это мероприятие особо не завязалось и быстро закончилось. Разные они. Путешествия тоже случались: весёлые, производящие волнение ума и чувств. И, полные восхищения. Кижи, Валаам, Соловки, Белое озеро, просто леса с морями, озёрами, реками. Ещё чего-нибудь? Ну, чисто дружеские застолья, тоже не без восторга, и более ничего такого, предполагающего развития аж до «будущаго века». А потом Касьян однажды взял, да внезапно женился. И с женой пришёл к ней в гости. «Вот, говорит, жена моя и, по совместительству, математик выдающихся способностей». С мамой случилось ошарашивание, но она расценила этот случай чудачеством в художнической среде. Чего у этих сумасшедших не бывает! Богема, одним словом. А Люба с присущей ей нескрываемой радостью приняла жену Касьяна себе в подружки. И не потому, что ей больше ничего оставалось. Нет. Искренне приняла, даже с энтузиазмом. Бывает, живут средь нас необыкновенно замечательные женщины. Особенно художники. Ревность у них – лишь на почве искусства. А в жизни… в жизни они чрезвычайно терпимы. Живопись – да, в ней – всё. А жизнь – ну что она? Баловство и только. Ведь правда проявляется исключительно в художестве. Художественная правда – правдивее любых иных правд. А жизнь – что-то преходящее, и заставлена враньём. Тётя Люба на сей счёт имеет своё решение. У неё на уме есть занятная разработка сравнительной социологии, расставляющей суть вещей по местам. Ну, не её это мужик. А хотелось. Но, – решила, и решила. Порой, наука и в жизни тоже помогает. И пусть его жена станет для неё лучшей подружкой. Нелицемерно, без тени притворства. И стала. Более того, у неё появилась дополнительная страсть – помочь молодой семье получше обустроить быт. Она подыскала Касьяну доходные заказы. Сначала – этикетки. Для спичечных коробков. Коробок стоил копейку, этикетка на ней – ноль-ноль десятых, но, учитывая многомиллионный тираж, получалось прилично заработать. А наиболее удачным ею выбитым для него заказом было, конечно, иллюстрирование одной книжки популярного автора. Касьян, к сожалению, перестарался, в единомышленники с автором не сошёлся, но иллюстрации напечатали. Не все, да и не самые лучшие. Далее этот жанр у него не сложился. Но ещё много иного подкидывалось для заработка. Но всё на единственный раз, не развивая и не распространяя талант в этих поделках. Тем не менее, за пару лет – хватило на кооперативную квартиру где-то в одном из «спальных районов». Затем, не сбавляя оборотов и проявляя неординарную выдумку в вопросах квартирного обмена, тётя Люба устроила ему переезд на тихую улицу одного из исторически центральных земель города, в замечательный дом стиля позднего северного модерна, почти рядом с мастерской. Мама её, тоже не отошла от дружеского расположения к Далю. И жену его приняла себе в подружки. Профессиональное родство делало их вообще «не разлей вода». А когда жена художника Даля, куда-то испарилась (потом выяснилось, что ей предложили стоящую работу за границей), это стало для тёти Любы, впрочем, и для мамы тоже, поначалу хорошим знаком в смысле карьеры её подружки. Поначалу. А потом она узнаёт о полном разрыве между её обоими приятелями. Это известие обрушило устоявшиеся конструкции представлений о семье Касьяна и неожиданно привело её в шоковое состояние сразу по двум причинам. Во-первых, – жалко друга и его замечательную (добрейшую в её оценке) жену. Обидно за них. Во-вторых, – открылась возможность до конца убедить Касьяна в том, что она ещё лучше и добрее. И мама разделяла эти оценки дочери, хотя никогда они между собой не совещались. Но даже, выпавший на свет Божий, горький для них обоих и, попутно с горечью, обнадёживающий поступок жены Даля, не стал трамплином для возникновения мысли – наладить давнее желание. Оно вот – легко порхает и обволакивает не менее лёгкого коллегу и потенциального господина её жизни. Но нет, куда там. Наоборот, – с ним она только и разговаривала о его бывшей жене. И мама тоже. Подружка, что сказать? Настоящая. Теперь она ничего не ждала. Напротив, у неё утвердился определённый взгляд: не соблазнять. Они продолжали встречаться, болтать об искусстве, шутки шутить. И даже скрывать от него ничего не приходилось. Она прямо говорила: люблю тебя, люблю за твой талант, за умение быть необыкновенно хорошим отцом. Так ведь говорят искренние приятели, а не любящие женщины. И тайны нет, и легко жить. Касьян, конечно, ценил эту дружбу и был верен ей все последующие годы. Одним словом, тётя Люба от жизни не брала ничего, кроме восторга, дарящего ей постоянное волнение, то есть, ощущение жизни. И с дочкой Касьяна быстро подружилась. Та – верила в дружбу, и ей никогда не приходило в голову, что тётя Люба целиком оправдывает такое имя по отношению к папе. Недавно Тётя Люба, не успокаиваясь ни на минуту, подыскала Далю ещё пару хороших видов деятельности, приносящих доход. Ей удалось договориться с окружением митрополита. Она оформляла резиденцию на Каменном острове: занавески, скатерти, салфетки; под непосредственным руководством этого окружения. Была у них временная вакансия консультанта по истории живописи. И в академии художеств договорилась, чтобы приняли Касьяна «почасовиком». Даль постиг эти должности, работая вполне удовлетворительно. А к сему дню, мы уже знаем, – уволен оттуда и оттуда. Наверное, нашлась замена постоянными и более усердными тружениками. Но Тётя Люба пока о том не слыхала, потому и не печалилась.