Девочка и Дорифор

Она мизинчиком потрогала крыловидную ручку дверцы у печки. Затем, повела её вверх-вниз, а само дверце – туда-сюда. Крыло синицы-ремеза, таким образом, побывало в кратковременном полёте, но далеко не устремлялось. Тётя Люба вздохнула и улыбнулась.

Глава 31. Луговинов

Художник Даль решил подойти к учёному Луговинову и выложить ему сложившееся мнение по поводу текста лауреатской лекции. По правде сказать, не очень-то нужна предстоящая беседа. Скорее, это нужно Дорику. Он пригласил. А для друга ничего не жалко. «Ладно, – успокоительно подумал Даль, – поскорее отвяжусь от, в общем-то, не собой придуманного обязательства и забуду о том». Подошёл к Луговинову и в качестве предисловия сначала молча показал ему согнутые пополам листы, отгибая одну страницу от другой, чтобы тот заметил текст.

Учёный прищурил глаза.

Ведь та лекция, наскоро изложенная на листах, согнутых пополам, в дорифоровом Виртухеце не прочитана и не опубликована. Лишь один её экземпляр отправлен приятелю домой. Все остальные упокоились в электронах notebookа. А на церемонии в королевском дворце прозвучал другой вариант. Но, поскольку прямой и полной трансляции по телевизору не показывали, мы не располагаем сведениями о той, иной версии. Говорят, звучало неплохо.

Но о замене текста лауреат ничего не поведал Далю. Вернее, тот вообще ничего не стал говорить по поводу лекции. Только покивал головой, глядя на листы, а потом отвернулся и подчёркнуто несколько раз оглядел гостей и хозяев.

– Не хватает одной женщины, – определённо недосчитался Антон Вельяминович, – среди нас произошли потери. Дорик, это ведь из-за твоей повести. Люди не выдерживают и пропадают. Но…

– Она ушла, – сказал Даль. Таковыми оказались его первые слова, обращённые к лауреату, опережая возможные догадки главного гостя. Лекция снова окунулась в широкий карман.

– Далеко? Надолго?

– Делать уборку в квартире. И времени уйдёт целая уйма.

– Уборку? Зачем?

– Мы с дочкой не успели убраться к её приезду, вот зачем. Телеграмму поздно принесли.

– О. Угу.

Произошло недолгое молчание.

– Такие, значит, дела, – молвил учёный Луговинов. Было заметно, как он примеряет в памяти лица женщины и девочки, сразу же делая правильный вывод. – Я быстренько расскажу вам довольно длинную и сильно запутанную историю. И будет не экспромт. Впрочем, отчего же и не экспромт. Само течение истории – экспромт, сплошная импровизация. Быстренько, ладно? И стесняться не надо, тут все свои.

Но предполагаемое «быстренько» затянулось. За это время почти всё выставленное на стол в тарелках и бутылках было съедено и выпито. Он говорил вымученно долго, несмотря на искренние старания максимально обобщить то или иное событие и пропустить любого рода подробности. Посему не станем приводить его слова достоверно, даже вообще не приведём ни единого собственного изречения Антона Вельяминовича. Ограничимся по возможности наикратчайшим пересказом.

Луговинов давно знаком с бывшей женой Даля. Много лет. За границей он частый гость. Там и познакомился. Не просто знаком. Они состояли в так называемом гражданском браке. Тоже давно, почти с момента знакомства. Однако о науках ей ничего не рассказывал, всецело скрывал от неё собственные миры жизни: деловой, личный, сакральный. Не только не допускал её в них, но не позволял даже легонько дотронуться. Играл в игры таинственности и романтики, и ей это нравилось. А, надо сказать, было бы им о чём поговорить на профессиональные темы. Даже – сотрудничать. Она, как-никак, была выдающимся математиком. Но нетушки. Таковое для него представлялось гибельным. Однозначно именно гибельным. Вот он и вообще поначалу представлялся ей живущим в одной заграничной стране, часто выезжающим в длительные путешествия. Хотел быть в её представлениях человеком деловым, но не без рискованности, купцом, продающим и покупающим товары «не для всех». Много раз приобретал приключения из-за врождённого вранья. (Луговинов по нескольку раз бурно расхахатывался над собой в момент рассказа об очередном конфузе, что заметно удлинило выступление). Но, в конце концов, пришло время прекращать игру. Он признался в истинной своей биографии. Незадолго до начала размещённой тут нашей повести. Поведал о себе – незаурядном учёном. Но главные слова, терзающие недра головы и сердца, исповедь, – этого поведать не решился. И, мы знаем, никому пока не решился. Правда, собирался, но мелькала она лишь мысленно и далеко неполно.

– Не понятно, а почему надо было скрывать подлинные занятия? – Фотиния задала интересный вопрос, вероятно, потому, что сама по природе являлась скрытной в достаточной степени и даже чем-то похожей на призрак. Ей показалось любопытным некоторое подобие поведения Луговинова и она, будто бы задумала поделиться с ним опытом в области производства несуществующих событий. Прежде послушает его, а потом разложит по полочкам игровые достижения.

– Боялся сглаза, – учёный Луговинов скорее лукавил, чем говорил правду и не подбросил добавки в копилку опыта Фаты Морганы.