Девушка А

В Холлоуфилд мы приехали после семи часов. В какой-то момент – не могу точно сказать где – я начала узнавать окрестности. Мне казались знакомыми повороты дороги, и я откуда-то знала, сколько километров до каждого следующего городка, о приближении которого свидетельствовал очередной синий квадратный указатель. Верещатники местами уже стали фиолетовыми, кусты вереска расползались по земле, как синяки. День в этих краях длился дольше, чем в Лондоне, но, когда наступит темень, она будет такой густой, что вести машину станет затруднительно, поэтому времени у нас было мало. В лобовом стекле отражался месяц – тоненький, с ноготок толщиной. Мы въехали в долину.

Холлоуфилд – бездействующий в уставшем свете уходящего летнего дня. Солнце утонуло за верещатниками. Трава в садах и церковных двориках поредела, и могилы обнажились, как старые зубы.

Какая-то девочка с невыразительным лицом ехала по направлению к Мур Вудс-роуд верхом на лошади, плотно сжимая ногами ее отвисшее брюхо. Я повернула на главную улицу. Определить, что действительно изменилось на ней за эти годы, а о чем я просто забыла, оказалось сложно. Книжный магазин обнаружился все там же, по соседству с ним располагались букмекерская контора и благотворительный секонд-хенд. «Лайфхаус» уже успел побывать китайским рестораном – сейчас он был заколочен и выставлен на продажу. На окнах изнутри все еще висели сморщенные листы меню.

Мы с Эви забронировали комнату на двоих в гостинице, располагавшейся на углу. На первом этаже у них находился паб. Я припарковалась в тени здания, возле свалки. Мы посмотрели друг на друга. Официантка сидела на пивном ящике и улыбалась, глядя в экран своего телефона. От моих пальцев на руле остались темные отпечатки. Эви взяла меня за руку.

Внутри паб осадили завсегдатаи. Когда-то Отец использовал его как вербовочную площадку, и я вглядывалась в лица, пытаясь отыскать наших бывших прихожан. Пол был устлан нежно-розовым ковром, на стенах висели фотографии каких-то разрушенных зданий. Паб или, может, Холлоуфилд много лет назад, в самом начале. Все посетители – мужчины и очень скучные. Хозяйка – увешанная бижутерией и с бокалом в руке – как-то странно посмотрела на меня, когда я сказала о брони. Мы были чужими здесь – и сейчас, и тогда, много лет назад. Она молча проводила нас в нашу комнату, не придерживала двери, через которые мы проходили, и они захлопывались за нами с грохотом.

– Да уж. Просто сама любезность, – пробурчала я.

– Да брось, Лекси. Нормальная она. – И Эви пощекотала меня между ребер. – Это все ты со своими новомодными гостиницами и нью-йоркскими запросами. И, кстати, жду не дождусь услышать обо всем. О Нью-Йорке.

– Дай я схожу в душ и потом все тебе расскажу, за ужином.

Будто любовники, мы разговаривали, пока раздевались, и затем опять одевались. В моем теле не осталось ничего такого, чего бы Эви не знала. В нашей комнате стояли две односпальные кровати, придвинутые к противоположным стенам, – не сговариваясь, мы сдвинули их вместе.

В какой-то момент я погрузилась в сон, а через несколько минут Эви уже разбудила меня. Она перекатилась в мою кровать и вжалась в меня всем телом: уткнулась носом в волосы, обхватила рукой под ребра, лодыжками оплела мои голени.

– Мне холодно.

– Да здесь жара. Что с тобой? Ты не заболела?

– Наверное, это из-за перелета.

– Иди-ка сюда, – сказала я и повернулась к ней лицом.

Я обхватила Эви руками – ее кожа была прохладной – и натянула на нас одеяло до самых глаз. Она рассмеялась.

– Дом, – произнесла она. – Как ты думаешь, каким он стал?

– Ничтожным, – ответила я. – Надеюсь. Знаешь, что бы нам здесь не помешало? Греческие мифы. Все же они куда лучше атласа.

Мне нравилось преувеличивать роль, которую сыграл подарок мисс Глэйд в том, что мы сумели выжить. В конце концов мы заплатили высокую цену за наши истории.

– А знаешь, почему они так нам нравились? – спросила Эви. – По сравнению с тем, что в них происходит, наша семья еще ничего.

* * *

– Ты почти ничего не рассказывала нам, – сказала доктор Кэй. – О том времени, когда тебе исполнилось четырнадцать. Пятнадцать.

– Я мало что помню.

– Это объяснимо. Память – странная штука.

Этот разговор состоялся спустя примерно месяц с нашей первой встречи. Я еще находилась в больнице, но уже начала выходить на прогулки. У меня был физиотерапевт по имени Каллум – очень серьезный, похожий на лабрадора. Он праздновал каждый мой шаг с воодушевлением, которое я с трудом вопринимала всерьез. Каждый раз я внимательно вглядывалась в его лицо, отыскивая насмешку, и никогда ее не находила.

Мы сидели с доктором Кэй в больничном дворике. Утро, кустарники, со всех сторон окруженные больничными стенами, еще не оттаяли от изморози. Солнце еще не взошло – лишь выбелило краешек неба.

Я дошла сюда сама, на костылях, и сейчас сидела уставшая и тихая.

– Вот ты рассказала мне о вспышке. Что ты не можешь нащупать ни единой точки, чтобы вспомнить дату или время. Это же все старые как мир дезориентационные механизмы. Ты запуталась, Лекс, и это нормально. Но все равно нужно пытаться.