Девушка А

Один из следователей кружил вокруг нас с блокнотом в руке.

– Два последних года – это переломный период, – сказал он.

– Мы это понимаем, – ответила ему доктор Кэй. – Спасибо.

Она поднялась со скамейки и опустилась передо мной на колени. Подол ее платья коснулся земли.

– Я знаю, что это будет очень нелегко. И память иногда будет отказывать тебе. Она, понимаешь ли, защищает тебя от того, о чем ты не хочешь думать. Она может смягчить некоторые сцены или похоронить их на очень долгое время. Выставить своего рода щит. Проблема сейчас в том, что этот щит прикрывает и твоих родителей.

– Я хочу попробовать, – сказала я, всегда готовая угодить. – Только можно не сегодня?

– Хорошо. Не сегодня.

– А вы принесли какие-нибудь книги? – спросила я.

Она выпрямилась, улыбаясь, и ответила:

– Может быть.

– Может быть?

Но она уже думала о другом. На руках ее были черные перчатки, и она крутила ими, как будто что-то плела.

– Это предмет моего особого интереса. Память.

Детектив наблюдал за нами.

– Мы обязательно научимся использовать ее, – сказала она.

* * *

Паутинка чьих-то волос щекочет мне кожу. Это первое, что я осознала, прежде чем комната вынырнула из темноты. На Мур Вудс-роуд потолки тоже были белыми. В первые мгновенья хочется потянуться, но потом вспоминаешь, что это невозможно. Начинаешь ежедневную проверку: где болит, какие за ночь случились выделения, приподнимаются ли ребра Эви – в какие-то дни ее дыхание становилось еле заметным.

Я подняла руки, ожидая, когда настоящее вернется ко мне.

Стены оклеены обоями в цветочек – Отец ни за что не одобрил бы такие.

Эви уже проснулась, лежала на своей половине кровати и смотрела на меня.

– Эй, – сказала она, уже такая взрослая.

Перекатившись на мою сторону, положила голову мне на грудь. С тех пор как я спала в кровати не одна, прошло уже несколько лет, но мое тело до сих пор иногда тосковало по ощущению уюта. Чтобы заснуть, я переплетала свои ноги и руки и притворялась, будто одна рука и одна нога принадлежат мне, а другие – кому-то еще. Одно время – когда я только переехала в Нью-Йорк, – я старалась так не делать. Это оказалось невозможно. И я позволила себе поддаваться этой слабости: в конце концов, свидетельницей этого унижения становилась только я.

В стоимость нашего пребывания входил завтрак.

– Вот, в этом ты вся, – сказала Эви.

В полутемной комнате, находившейся сразу за баром, мы сидели друг напротив друга, из окна виднелась автостоянка. На лицо Эви падал бетонно-серый свет. Она сидела на стуле, подобрав под себя ноги, и водила пальцем по высохшим следам вчерашней выпивки, оставшимся на столе. Есть она не хотела.

– Ты точно не голодная? – спросила я, когда принесли еду. Остывшие треугольнички тостов, сложенные замысловатой серебристой фигурой, и лужица жира в тарелке, подрагивавшая, когда качался стол.

На ее лице мелькнула улыбка:

– Определенно. Но все равно – спасибо. Ты всегда так заботилась обо мне.

– Ну, кто-то же должен был.

Она подняла на меня глаза.

– А ты помнишь Эмерсона? – спросила она.

Я забыла, но, когда она спросила, сразу вспомнила. Эмерсон – мышь.

Это было еще в Эпоху привязывания. Время от времени Эмерсон появлялся у нас в комнате, пробегал через Территорию или выбегал из-под двери. Мы назвали его в честь редактора нашего иллюстрированного словаря, Дугласа Эмерсона, который, по моим представлениям, должен был непременно носить очки и сгорбившись сидеть в кабинете, набитом книгами.

Позднее всякий раз, как я замечала мышь, пробегавшую мимо порога моего кабинета в ранний утренний час, я швыряла в нее каким-нибудь документом. Но Эмерсона мы не боялись. День за днем мы ждали, когда же он снова к нам придет.

– А я так и подбираю бездомных животных, – сообщила Эви.

Однажды около ее съемной квартиры в Валенсии, рядом с пляжем, появился одичавший кот. Тощий и, по всей вероятности, старый. Под шерстью легко прощупывались ребра. Одна задняя лапа оказалась искривлена. Эви загнала его в угол во дворе и отнесла к хирургу-ветеринару.

– Он был просто бешеный, – рассказывала она. – И ветеринар тоже так сказал.

Кот перенес операцию на ноге, которая длилась несколько часов. А еще его пришлось оставить на ночь под медицинским наблюдением. Эви выложила больше пяти сотен евро за лечение. Через две недели после того, как кота выписали из лечебницы, он мирно скончался у нее в постели.

– Друзья считают меня ненормальной, – сказала Эви.

Я смотрела в свою тарелку и молчала.

– Лекс?

Я расхохоталась.

– Ох уж этот кот, – произнесла она. – Господи!

Тоже засмеявшись, Эви потянулась к моей чашке и сделала оттуда глоток.

После завтрака Эви вдруг почувствовала усталость. Просидев около получаса в ванной, она вышла оттуда, держась руками за живот, вся в холодном поту.

– Не следовало нам сюда приезжать.

– Тебе не следовало сюда приезжать, но это я уже говорила.

– Прости меня, Лекс.

– Давай-ка я одна схожу на встречу. А ты пока побудь здесь. Отдохни.

– Но я ведь приехала ради этого.

– Все равно там будет скукота. И я справлюсь.