Девушка по имени Йоханан Гелт

Они просто отказывались подозревать. Отказывались жить в постоянном напряжении, держась за карманы и каждую секунду проверяя замки. Отказывались тратить драгоценные дни, мысли и чувства на страхи, предосторожности и строительство крепостей. Они не витали в облаках, но предпочитали ходить по земле налегке, без тяжких защитных лат – и украденный кошелек казался им ничтожной платой за эту свободу. Они добровольно соглашались пасть жертвой воровства – лишь бы не жить настороже от воров, лишь бы не марать лживой грязью чистые полы своего сознания.

Подобный образ жизни требовал, помимо твердого характера, еще и немалого мужества и, безусловно, заслуживал уважения, но при этом категорически не вязался с обращением к наемному киллеру с целью заказного убийства. Можно сказать, я терялась в догадках. Неужели произошла ошибка? Или какие-то злоумышленники пустили нас с Мики по ложному пути с целью заманить в ловушку? Или, что тоже случается, кто-то воспользовался личностью мисс Маутсон, в то время как сама она не имеет понятия о размещенном от ее имени заказе? Эти вопросы гудели в моей голове, пока я, напялив на физиономию самую робкую из своих улыбок, разглядывала скромную чистенькую гостиную с репродукциями музейных картин там, где обычно висят семейные фото-графии.

– Вы живете здесь одна, мисс Маутсон?

– Голди… – в ее устах звенело даже это совсем не звонкое имя. – Сейчас да. Мама умерла относительно недавно. Рак поджелудочной железы… Чай, кофе?

– Чай, если можно. Сочувствую вашей утрате.

Она грустно улыбнулась по дороге на кухню, слов-но говоря: «Ничего не поделаешь, что уж теперь сокрушаться…»

– Знаете, мама очень боялась, что я останусь одна, – мисс Маутсон пришлось повысить голос, чтобы перекрыть сердитый шум чайника. – Упорно гнала меня замуж. Но вот как-то не сложилось.

– Всё еще впереди, – бодро откликнулась я. – Никогда не знаешь, кто он, как выглядит, где бродит и в какой момент судьба притащит его за шиворот к вашим ногам.

Она рассмеялась – и смех, конечно, оказался столь же легким и звонким, как и всё остальное. Чайник взревел совсем уже гневно-пророческим ревом и смолк, вскипев от возмущения. Мисс Маутсон принесла чашки, чайные пакетики и диетические вафли. Картинка на жестяном подносике изображала иерусалимскую Храмовую гору. Я не могла не расценить это как жест доброй воли со стороны Америки.

– Вы бывали в Израиле, мисс Маутсон?

– Голди… – напомнила она. – Да, с мамой. У нас там родственники – дальние.

– Наверно, это и помогло мне получить ваше согласие на интервью? – предположила я. – Хотя наш видеоканал не из ведущих…

Она метнула на меня быстрый взгляд и отрицательно покачала головой.

– Видите ли, мисс Рита, я сейчас рада любой возможности поговорить о покойной Саманте. Чтобы как можно больше людей узнали об этой замечательной девочке. Хочу оставить хоть какую-то память о ней, пока не… пока не… пока могу.

Гм… Я не имела ничего против разговора о Саманте Вайт, но моим главным интересом были прежде всего отношения учительницы с директором Гленом Маккалифом – эту тему и следовало прояснить в первую очередь.

– Да, ужасная трагедия, – сказала я. – Если не ошибаюсь, нападение на Саманту произошло, когда она вышла с урока, который вел мистер Маккалиф. Это верно?

– Маккалиф… – она произнесла это имя с нескрываемым омерзением. – Так и есть, вы совершенно правы. Его уроки, его фашизм, его вина.

– Вина? – переспросила я. – Вы считаете, что он виноват в случившемся?

Мисс Маутсон вздохнула и развела руками как человек, у которого накопилось так много, что он даже не знает, с чего начать.

– Мисс Рита…

– Просто Рита.

– Хорошо. Просто Рита… Мистера Маккалифа назначили к нам два года тому назад решением окружной комиссии по образованию, и он сразу дал понять, что собирается преподавать тут «Критическую теорию рас». Вы ведь знаете, что это такое? – Боюсь, что нет, – призналась я. – Видите ли, в мое время…

– Доберется и до вас, – с горечью проговорила мисс Маутсон. – Они ведут наступление по всему миру… вернее, на весь мир. В общем, согласно этой теории белый цвет кожи представляет собой неизлечимую болезнь, причем болезнь позорную, гадкую, что-то вроде сифилиса. Мак-калиф так и называл ее: «белифилис». Они утверждают, что человек, родившийся белым, не может не быть расистом. Что он от рождения обречен считать себя высшей привилегированной расой, и это убеждение коренится в нем, подобно раковой опухоли, вне зависимости от того, как его воспитали. Что он может говорить и писать прямо противоположные вещи, может вести себя самым распрекрасным, с точки зрения Маккалифа, образом, но это ничего не меняет: белифилис проявится под его белой зверской шкурой так или иначе.

– Вы шутите? Но это ведь настоящий нацизм! Так Гитлер говорил о евреях…