Девушка по имени Йоханан Гелт

– Да, вот именно, – вздохнула Николь. – Именно «ой-ой-ой». Они стали часто спорить с отцом – громко, почти сразу переходя на крик. Потом Джук вскакивал, хлопал дверью, выбегал из дома. У Гая поднималось давление, он ложился, я клала ему полотенце на лоб, упрашивала обходить эти темы, сохранить мир. Гай соглашался, но не получалось. Да и как может получиться, если к взрыву приводит любой намек, любая усмешка, любой взгляд, даже самый невинный. Джук сказал, что теперь он социалист, что ему противно жить под одной крышей с фашистами. Мы молчали, не возражали ему. Гай говорил, что это всего лишь подростковый бунт, что надо потерпеть годик-другой, что это пройдет само собой.

– Ага, «само собой»… – мрачно повторила я. – Ничего не бывает «само собой».

– Во время президентских выборов Гай был наблюдателем на избирательном участке. В какой-то момент демократ – председатель комиссии выгнал из помещения всех республиканцев. Гай не сомневался, что выборы подтасованы. Шестого января он поехал в Вашингтон на демонстрацию и вернулся домой через день. Джук встретил его неожиданно тепло, расспрашивал, интересовался. Слово за слово началась обычная свара. Назавтра повторилось то же самое, послезавтра – опять, и снова, и снова. А неделю спустя в наш дом ворвались агенты ФБР с автоматами наперевес. Оказалось, что наш сын пошел в агентство с доносом на отца. Утверждал, что Гай – опасный террорист, который намерен взорвать Капитолий. В ФБР ему дали аппаратуру и попросили собрать доказательства. И он собирал! Мой сын аккуратно записывал все разговоры, которые велись в семье. Провоцировал отца на резкие слова, специально выводил на запальчивые угрозы, на ругань. Сами понимаете: чего только ни выкрикнешь в пылу спора с родным сыночком. И все это легло на стол агентов, которым было поручено сшить дело о государственном терроризме. Как вам такое? Когда Гая уводили, я как будто оглохла. В моей голове, заглушая все прочие звуки, звучали его слова насчет кулака, который никому не разжать. Насчет детей, которые навсегда усвоили, что такое семья…

– Джук – он джук и есть, – констатировал Мики.

– А? Что? – переспросила Николь.

– В некоторых языках «джук» означает «таракан».

– Нет-нет, что вы… – поспешно возразила она. – Джексон – мой сын и всегда останется моим сыном. В ФБР ему вбили в голову, что его жизнь в опасности. Что фашисты-террористы только и думают, как бы ему отомстить. Что во главе этих фашистов – я, его мать! С того самого дня он живет отдельно, и мне запрещено подходить к нему ближе чем на сто метров. И это продолжается уже год и девять месяцев. Гая с тех пор тоже не выпускали из федеральной тюрьмы. Они отняли от меня и сына, и мужа.

– «Они» – это кто? – уточнила я.

Женщина снова промокнула глаза.

– Они – это сначала ФБР, а потом окружной прокурор Тута Урбивай. В основном, она. Агенты всего лишь дали Джуку подслушку, арестовали Гая и провели первое следствие. Но в чем его можно было обвинить? Ни в чем, вообще ни в чем. Да, он кричал что-то в запале после стаканчика виски, но разве это тянет на преступление? Адвокат сказал, что дело, которое следствие передало в прокуратуру, расползается по швам. Я обрадовалась: значит, мужа вот-вот отпустят. Знаете, что он ответил? Нет, говорит, у мисс Урбивай в одной руке игла с суровой ниткой, а в другой топор. Иглой она шьет дела, а топором машет над головой тех, кто осмеливается возражать. Судьи у нее в кармане, присяжные запуганы. Если Тута захочет посадить твоего мужа, ему ничего не поможет. Надо идти на досудебное соглашение. Гай признает себя виновным в тяжком хулиганстве и сядет лет на шесть-семь. Выйдет через четыре. Не страшно. Я спросила: «А если не признает?» А если не признает, сказал он, Тута предъявит обвинение в государственном терроризме и в намерении свергнуть законную власть, а это уже тянет на пожизненное.

Я ахнула:

– Пожизненное? Вы шутите…

– Если бы… – вздохнула Николь. – Понимаете, это первый такой процесс. Остальные арестованные демонстранты согласились на сделку. Никто не хочет рисковать пожизненным заключением. Люди настолько запуганы, что признают свою вину еще до суда. Гай – единственный, кто отказался. И сейчас его судят как террориста.

– Сейчас? Вот прямо сейчас? – переспросила я. – В этом вот здании через дорогу?

– Ну да, – кивнула Николь и посмотрела на часы. – Почему, вы думаете, тут столько народу? Просто объявлен перерыв. Продолжение через двадцать три минуты. Допрос главного свидетеля обвинения Джексона Реддика – моего украденного сыночка Джука. Нечасто публике удается попасть на такое представление, да еще и совершенно бесплатно… Скажите, они по-прежнему глазеют на меня?

Я снова окинула взглядом зал.

– Уже меньше. Но, в общем, да, глазеют. Откуда такая враждебность? Вы ведь не сделали им ничего плохого.

Женщина отмахнулась: