Дьявол в ее постели

Франческа нахмурилась. Она была не слишком религиозна, да и не особо патриотична. Она англичанка, потому что родилась в Англии. Пожалуй, принадлежит к Англиканской церкви: таковы традиции ее предков. Но слишком много путешествовала по миру, слишком много видела разных народов и разных религий, чтобы всецело предаваться какому-то одному пути, или какие-то дороги всецело отвергать.

– Откуда мне знать? Я так не живу.

– Знаю. – И он шутливо погрозил ей пальцем. – Ваш единственный бог – собственное удовольствие!

– Я не говорила…

– Полно, здесь нет нужды притворяться! Вы ведь очень на нас похожи. Также предпочитаете жизнь в багровом цвете – жизнь без стыда.

– В багровом цвете, – повторила Франческа, чувствуя, что теряет терпение. – Но почему в багровом? Этот цвет представляет дьявола? Церковь? Какого-то языческого бога или демона? Имеет какое-то отношение к Британии?

И тут же оборвала себя. Черт, снова она выпаливает вопросы без остановки!

Но Кенуэй ни словом, ни жестом не выразил недовольства; напротив, кажется, ему это понравилось. Франческа не знала, вздохнуть с облегчением или съежиться от стыда.

– Подумайте о красном цвете, Франческа. Это цвет крайностей. Он привлекает внимание и предупреждает об опасности. Это цвет всего живого, исподнего, первобытного. Цвет крови. Опасности. Насилия. – Он шагнул к ней ближе. – Страсти, соблазнения, даже любви. Он окрашивает флаги почти всех могущественных империй, и им же в каждой европейской стране обозначаются кварталы, где правит порок. Красные розы мы дарим любимым, и красные пятна видим перед глазами, когда готовы убить. Как думаете, графиня, почему?

Франческа лишь покачала головой; она не знала, что ответить.

– Вы и сами, как мне рассказывали, неравнодушны к оттенкам красного. Вы и ваши Рыжие проказницы.

Сердце гулко громыхнуло о ребра. Откуда он узнал?

Свои отношения с Рыжими проказницами Франческа не скрывала, но и не афишировала. Если он об этом знает… значит, следил за ней. Собирал слухи.

Что еще он может знать?

– Если вам нечего стыдиться, к чему прятать лица под этими смехотворными масками? – резко спросила она, как будто сама не знала ответа.

Он крепче сжал бокал: единственный пока замеченный ею признак эмоций.

– Эти смехотворные маски, – и он обвел царственным жестом беспокойную толпу, – напоминают нам, что под покровом цивилизованности каждый человек – всего лишь животное. А у животных свои простые жизненные принципы.

– Например? – поинтересовалась она скучающим тоном, стараясь скрыть волнение. Кажется, она вот-вот узнает что-то важное!

– Разумеется, важнейший наш инстинкт – выживание. Именно это предлагают массам представители власти. Прикидываются, что готовы помочь нам выжить, обещают принести благо немногих в жертву всем, и так далее… но на самом деле просто завладевают нашей жизнью. Присасываются к нам и начинают нами питаться. Отнимают то, что составляет нашу основу, нашу суть. То, что мы есть – в самой честной и грубой форме.

– Что же это? – прошептала она.

– Дорогая моя Франческа, мы есть наши желания.

Франческа шумно выдохнула, жестоко разочарованная таким ответом.

– Желания?

– Верно, – кивнул он. – Мы состоим из желаний и потребностей. Вот так просто.

Франческа сжала зубы. И кулаки.

– Вы о похоти? – фыркнула она. – Хотите сказать, весь этот цирк с тайным обществом затеян ради того, чтобы горстка извращенцев устраивала оргии в духе Калигулы?

Прозвучало так, словно на оргиях Франческа бывала по три раза в неделю и видеть их больше не могла.

Но она и вправду была поражена и глубоко разочарована. Неужели вся семья и все слуги Кавендишей погибли из-за того, что граф и графиня решили попробовать что-то новенькое в сексе?

Трудно представить более жестокую насмешку судьбы.

– Нет, Франческа, речь о гораздо большем, – настаивал Кенуэй. – У каждого из нас есть свои стремления. Инстинкты. Общество заставляет нас держать их в узде. Но кто мы под многослойной социальной мишурой, в отрыве от созданных нами машин? Плотоядные. Беззастенчивые хищники. Мы жаждем господства. Власти. Славы. Крови. – Сквозь прорези в маске, затянутые прозрачной тканью, блеснули глаза. – Да, и секса. Мы стремимся получить удовольствие и оставить потомство. И обрести в нем бессмертие.

Разочарование отступило, сменившись отчетливым холодком по позвоночнику.

– И… вы убедили всех этих людей, что сможете дать им эту… свободу?

Но свободу для чего?

– Отнюдь. Эта философия, как и сам Совет, существовала задолго до того, как я вступил в общество, задолго до того, как поднялся к вершине власти. Нет, Франческа: моя задача – не дать людям свободу, а научить их брать.

– Что? – непонимающе перепросила она.

Он шагнул к ней.

– Если я желаю вас, что остановит меня и не позволит овладеть вами прямо сейчас? Думаете, эти люди шевельнут хоть пальцем? Хоть один из них?

Франческа обвела быстрым взглядом толпу. Многие откровенно прислушивались к их разговору; другие старательно делали вид, что заняты своими делами.

Она незаметно согнула руку в широком рукаве, нащупала нож, кожаными ремнями пристегнутый к плечу.