Дневник и воспоминания киевской студентки

Я умоляю наших уехать. В такой атмосфере жить невозможно. Семь месяцев нас травил один хам, теперь другой.

Большевики все стоят на Ирпене, в 20 в[ерстах] от Киева. На Бибиковском бульваре[44] и на Нижне-Владимирской[45] слышны орудийные выстрелы. А что значат слова Р.: «Господа, это передышка, воспользуйтесь ею, уезжайте в портовый город». Он имеет связи и потому может иметь верные сведения. Сам он едет в Ростов. Большевики ведь не сложили оружие. Тот же Р. видел двух коммунистов в Купеческом. Они были превосходно одеты, ели мороженое и ухаживали за дамами. Вероятно, они по своим талантам пропагандистов равны тому своему товарищу, который недавно уверял Р., что «за три недели любую дивизию распропагандирует».

Киевляне пока, с помощью контрразведки, сводят счеты. Служащие этого учреждения шантажируют людей (и не только евреев, а даже христиан), которых они обвиняют в коммунизме, требуя денег под угрозой ареста и расстрела.

15-го сентября.

Только теперь видно, как большевики все разрушили. Цветущая Украина, богатый Киев — нищие. В магазинах ничего нет. Хлеб, правда, значительно подешевел, но материи и др. вещи еще очень дороги и их попросту нет. Комиссионные магазины по-прежнему великолепно работают. А ровно год тому назад в Киеве было все, чего душа желала.

Кто может, тот уезжает в Одессу, в Ростов; организуются польские, чешские и т[ому] под[обные] поезда. Все как-будто чувствуют, что в России нельзя оставаться.

20-го сентября.

Читать гнусные, глупые статьи Шульгина и отчеты о зверствах добровольцев в Фастове — это хороший отдых для нервов после большевиков.

Авторы отчетов о погромах считают, что на Украине погибло не менее 100 тысяч евреев. Даже, если бы евреи были отцами большевизма и чрезвычаек, то такая месть больше, чем «око за око», «зуб за зуб». Сколько бы ни погибло русских, но их 100 миллионов, а евреев в пределах теперешней России не больше 4-х.

Всех евреев-офицеров (Керенского производства) не принимают в армию, а заставляют подавать в отставку. Я знаю многих, которым так отказали, вероятно, чтобы потом, с цифрами в руках, доказать, как много было евреев коммунистов, как мало — добровольцев. Жена Шульгина пишет под псевдонимом Vendetta. Это слово — символ добровольческого движения. Они пришли мстить, не восстанавливать попранные большевиками человеческие права, а только мстить. Их возмущает не террор сам по себе, не ограничения в правах лучшей части населения — буржуазии, а то, что это направлено против них — русских дворян и чиновников. Когда погромы устраивались только евреям, когда были облавы только на евреев, когда русский дворник имел больше прав, чем еврей с университетским образованием, тогда все было в порядке, но, когда еврейский хам стал принимать деятельное участие в тех обидах, которые наносил русский хам своим бывшим господам, тогда последние решили мстить всем евреям.

Я уже не раз себя спрашивала, не примирились бы русские с большевизмом, если бы несколько сот комиссаров-евреев исчезли? Их возмущает одна мысль о том, что большевики не преследуют специально евреев, как делали до сих пор другие правительства

Они так же нелепы в своем желании все вернуть вспять, как большевики, желавшие все старое разрушить. Единственное осмысленное распоряжение последних, о введении грегорианского календаря, — отменено.

1-го октября.

После двухдневного хождения по Липкам, я отыскала часть нашей мебели. Поиски эти были довольно неприятны, но зато я хорошо ознакомилась с советским домашним хозяйством.

Самая красивая и богатая часть города совершенно уничтожена. На один ремонт надо будет потратить годы и миллионы. Нет ни одного, самого скромного домика, которого не постарались бы загрязнить, ограбить. Я ходила несколько часов по всем улицам, по особнякам и большим домам, еврейским и христианским. Везде та же картина, даже в школах: мебель, относившаяся к данному дому, непременно вывезена в другой, где ее нарочно поломали и загрязнили, обои оборваны, стекла выбиты, полы затоптаны и заплеваны. В некоторых квартирах, вернувшиеся жильцы приводят все в порядок, в других, люди равнодушно живут среди чужих обломков, вероятно, полагая, что не стоит возиться и беспокоиться еще неизвестно для кого.

Большинство домов взято вновь под добровольческие учреждения, но, при опознании мебели, ковров владельцами, они сейчас же выдаются.

Сегодня я, продолжая поиски, зашла в чека, в доме генерал-губернатора. Это огромный двухэтажный дом. Нижний этаж был превращен в тюрьму. Я пожалела, что зашла для такой неважной вещи, туда, где мучались сотни людей. Нижний этаж совершенно не прибран. Там и сям валяются клоки соломы, безногие стулья и столы. Комнаты низкие и тёмные, но в некоторых были сделаны клетки для заключенных, вероятно, чтобы их не видели извне. На стенах много надписей и дат.