Дневник и воспоминания киевской студентки

Я знаю многих русских (даже монархистов), которые так ненавидят украинцев, что предпочитают им большевиков. П. еще летом убеждала меня, что и евреям лучше будет при добровольцах, чем при Петлюре. Действительно, несмотря на то, что они имеют министра по еврейским делам, украинцы вырезывают целые местечки. Но в этом отношении, я и на добровольцев больших надежд не возлагаю. Я только думаю, что при них легче будет уехать.

Часов в 5 веч[ера] я вышла полюбоваться эвакуацией. Уже было мало людей на улицах. По Владимирской и Фундуклеевской[40] тянулись обозы, напоминающие большевистское отступление 1918 г. Уже полтора года! А после октябрьского переворота «Русские Ведомости» писали, что власть дана большевикам только на недели. Уж очень длинны эти недели!

В Николаевском парке[41] я взвесилась. Хотела знать, как отразился большевизм на моем здоровье. Видно, нехорошо, так как мой вес неприличен: 2 п[уда] 38 ф[унтов]. Неудивительно! мы все хуже и хуже питаемся. На 9 взрослых человек уходит в день только 2 фунта мяса.

31-го августа.

Не хорошо, так не хорошо на душе. Уехать! только уехать из этой страны злобы и ненависти! Как я могла одну минуту надеяться, обманывать себя? Мне казалось, что, если мы страдали вместе, то и радоваться можно так же. Как радужно начался и, как грустно кончился день входа добровольцев в Киев!

Ночь была плохая. По своему обыкновению, большевики, уходя, выместили свою неудачу на мирном населении, и часов от 10 веч[ера] до 1 ч. ночи безжалостно обстреливали Киев с Днепра. Повреждено немало домов. Они могли отступать только по Днепру к Чернигову, так как по шоссе шли добровольцы, а от Фастова галичане.

Ночью в городе не было власти. Когда обстрел прекратился, мы прилегли, но в 7 ч. нас разбудили новые выстрелы. Слышно было жужжание снарядов. Мы опасались, что повторятся Муравьевские дни и, под конец, большевики снова завладеют Киевом. Но страхи были напрасны. Стрельба вскоре прекратилась. В город вступали галичане и первые разъезды добровольцев.

Все христианское население высыпало на улицу. Евреев было сравнительно мало; видно, они уже чуяли вражду. До полудня настроение было мирное, радужное. Добровольцы и галичане приветствовали друг друга, слово «жид» еще не жужжало. У всех были весёлые лица. Какой-то поляк подбежал к знакомому, крепко пожал ему руку, говоря: «Неправда ли, какое счастие, что мы дожили до такого дня!» Словом, выглядело немного так, как в первые дни «улыбающейся» революции.

На Крещатике, там, где висели телеграммы Бупа, висело уже воззвание временного комитета при городской управе.

Но к полудню картина изменилась. На улицах появились представители и представительницы тех слоев общества, которые любят смотреть на всякое зрелище (даже на расстрелы офицеров, как было в 18 г.) и даже принимать в них участие. Это было большей частью мелкое мещанство, прислуга. Толпа стала с каким-то зверским воем и хохотом срывать большевистские плакаты, разбивать бюсты, ломать деревянные сооружения. Потом рассказывали, что какие-то расходившиеся бабы превратили голову бюста Троцкого в известный сосуд.

После 2-х часов стали возникать манифестации. Огромная толпа двигалась по Крещатику к думе. Вдруг выстрел, крики. К счастью кончилось избиением одного лишь господина — русского, так как его принял за еврея какой-то субъект, которому он нечаянно отдавил мозоль. Оказывается, что по городу распространился слух, что евреи будут стрелять из окон в добровольцев; выстрел был провокаторский, но погрома вызвать не удалось. Я вторично вышла на улицу и пошла в Липки. По Крещатику проходила украинская манифестация, довольно жалкая.

В Липках все помещения чрезвычаек были открыты. Их облегали огромные толпы. Женщины висели на заборах, жадно заглядывая в щели. Действительно, говорят, что внутри чека было ужасно. Ряд наиболее красивых домов превращен в застенки, в которых происходили оргии, полы покрыты грудами разорванных бумаг, разбитых бутылок, поломанных столов и стульев. Ужаснее всего в доме № 5 по Садовой; там в саду были расстреляны и тут же закопаны последние 67 жертв. Каретный сарай или конюшня в этой усадьбе уже давно служили застенком, там был устроен даже сток для крови. Трупы расстрелянных совершенно наги.

Когда мы отходили от этой усадьбы, к ней приближался церковный ход с хоругвями и иконами. На лицах шествующих было видно больше злобы и ненависти, чем радости и благодарности. Можно было читать в глазах этих людей желание мстить, посчитаться с личными врагами, под предлогом преследования коммунистов.

В толпе кто-то рассказывал, что растерзали коммунистку-еврейку. Какая-то женщина визгливым, истерическим голосом проклинала евреев. Была та же ненависть, то же зверство, что при большевиках.

Только уехать, уехать от этих зверей. Вечером гроза, висевшая над городом, разразилась. Заработали пулеметы. Продолжалось это недолго, но результатом было бегство галичан из Киева. У думы произошло столкновение между украинцами и великороссами. Кто-то сорвал чей-то флаг, завязалась драка, началась стрельба.