Дневник и воспоминания киевской студентки

Верхний этаж приводили в порядок. Группа баб отдыхала около ведер и тряпок. Я уловила отрывок из разговора: они возмущались чека и ругали палачей-жидов. Я должна была молча слушать это в том доме, где сидели в вонючих клетках мой отец и десятки знакомых и, когда я пришла туда, чтобы найти хотя бы часть нашего имущества. За эти 2 дня я видела больше 50 домов. Строили их долго: десятилетиями создавались эти красивые улицы, вырастали тенистые сады. За семь месяцев все безвозвратно исчезло. И роскошь, и уют, и даже гигиена (нет дома, где бы, после самого короткого пребывания красноармейцев, канализация осталась бы в порядке).

5-го октября.

Каждый день приносит известия о погроме в том или другом местечке, о бесконечных убийствах. Страдают от добровольцев и христиане. М. рассказывала маме, как ее с семьей ограбили на каком-то хуторе. Когда М. стал уговаривать их, доказывая, что он профессор, они поняли это так, что он член профессионального союза, то есть большевик и потому еще больше разошлись. Но теперь эти убийства и погромы никого не трогают. Мы совершенно стали равнодушны к чужой жизни; каждый хочет только спасти себя какой угодно ценой. Кажется, в России нет человека, который бы не имел на совести чужой жизни, в лучшем случае чужого имущества.

Правых и виноватых больше нет. То есть все виноваты. Нельзя войти в магазин, сесть в вагон трамвая, чтобы не нарваться на грубость — так все одичали. Всякий видит в другом врага. А выбраться отсюда почти невозможно. Приходится ехать с солдатами, которые глумятся над евреями, грабят их. Сомнительное утешение приносит то воспоминание, что евреи-красноармейцы так же грубы с частными лицами как их коллеги-добровольцы.

14-го октября.

Большевики снова в Киеве. Уже вчера положение было грозное, вечные выстрелы звучали ближе; на рынках было мало продуктов. Ворвались они сегодня около часу дня. С утра улицы были запружены толпами бегущих. Но, что за смысл в таком бегстве? куда бежать?

Неужели мы окончательно погибли. Постоянно раздаются орудийные выстрелы. Может быть, все-таки добровольцы вернутся?

15-го октября.

Добровольцы вернулись, но город мертв. Только иногда слышно, как бьют витрины в магазинах. Это солдаты грабят паштетные и другие магазины.

17-го октября.

Нет хлеба и идет погром. Евреи отданы на разграбление войскам, спасшим Киев. В бесконечных очередях, стоящих около булочных, избивают евреев, выталкивают их из очереди, распространяют бредни о том, что евреи обливают отступающих добровольцев кислотой.

Э. стояла в такой очереди на Жилянской или М.-Благовещенской[46]. Вдруг, к соседнему дому подъехали военные верхом. Они стали стучать в двери; им не отворяли, тогда они стали стрелять, выламывать двери. Наконец, они ворвались в дом, из которого понеслись крики и стоны. Толпа христиан ликовала, а Э. убежала без хлеба, но она не могла молча выносить это зрелище.

25-го октября.

Один из моих родственников бегал в начале революции смотреть на каждую демонстрацию, чтобы потом не сожалеть о том, что он проспал великую русскую революцию. Теперь он припеваючи живет за границей. Зато я могу сказать, что русскую революцию я изучила досконально. Чего я не видела, даже погром (не царский) и какой еще! 500 убитых. Сотни ограбленных квартир. И радость, дикую радость христиан.

К нам пришли 18-го октября, в субботу. Но введение и заключение сделала наша собственная прислуга.

С утра мама, И. и я, мы остались одни с прислугой. Во время уборки горничная, очень тихая, смирная девушка, подошла к маме и сказала с яростью: «А ваш брат, небось, жалеет, что коммунистов разбили?» Мама оторопела и вместо того, чтобы сейчас же рассчитать ее, только вышла из комнаты. Эта девушка видела не раз, как большевики нас грабили, защищала даже нас от них, но пропаганда в очередях сделала свое дело.