Дневник и воспоминания киевской студентки

Агония Киева длилась 5 дней. Уже с первых дней декабря населением овладела безумная паника, никто не верил бойким приказам и воззваниям генералов. Артиллерийская стрельба со стороны Ирпеня не прекращалась, но в четверг 11-го, около часу дня раздались выстрелы из-за Днепра. Сначала кто-то распространил слух, что это только ломают лед бомбами, но пять минуть спустя весь город знал, что большевики на Слободке. Еще через пять минут люди с котомками и саквояжами неслись к вокзалу. Немногие офицеры бежали к Днепру; все, кто мог двигаться, удирал от врага. Так продолжалось до вторника. Город не обстреливали, но мы слышали трескотню пулеметов и пальбу бронепоездов «Доблесть Витязя» и «Красный Боец». Газеты выходили до последнего дня.

Беженцы сидели до вторника на вокзале в вагонах без локомотивов или без машинистов. Наконец, какой-то машинист сжалился над последним поездом и повез его. Люди ехали на тормозах, на площадках.

Уехали почти все знакомые. Остались или те, которые имеют маленьких детей, старых родителей, или те, которые примирились с большевизмом, как примиряются со смертью: от неё ведь не убежишь.

Я знаю только одно: попытка контрреволюции была неудачна, падение Киева и Харькова (в один день), паническое бегство деникинцев показывают, что на них надеяться нельзя. Старое погибло безвозвратно. Пришло новое — теперь коммунизм, потом та сила, которая, возможно, когда-нибудь его свергнет. Но людям со старым миросозерцанием (будь они даже молоды годами) в этом новом нет места.

25-го декабря.

Как долго можно так жить? Встаем мы очень поздно, чтобы не так долго дрожать от холода. Потом женщины убирают квартиру (неимоверно грязную от копоти), мужчины рубят дрова, топят печи. Потом идем на рынок, в существующие еще лавки. На рынке возобновилась с новой силой меновая торговля. Но крестьяне становятся все капризнее: всего охотнее они берут материю, серебряные и золотые вещи. Дороговизна сразу стала огромная и мы все больше испытываем чувство голода. Даже нельзя это назвать определенно голодом, потому что многие еще имеют достаточно пищи, но чувствуется недостаток в жирах.

Под вечер приходят старьевщицы. Комиссионные магазины закрыты (в них теперь продают провизию) и продавать вещи приходится частным способом. Этим делом занялись многие обедневшие женщины из мелкой буржуазии.

Вечером, так как выходить в темноте боятся, жильцы того же дома ходят друг к другу в гости. Так же ходили друг к другу в 18-ом г., когда Муравьев обстреливал и взял Киев, но тогда не было еще этого чувства обреченности и бессильной злобы.

На днях спор с Ж.А. По ней можно видеть, как молодежь обольшевистилась. Она даже верит в большевиков, уже думает, «что они, вероятно, что-нибудь сделают». А, когда я ее спросила, что сделали до сих пор большевики и, вообще, социалисты, по сравнению с созданным буржуазией, то есть её же предками, она мне ответила, что и предки были честными людьми, но не буржуями.

30-го декабря.

Встретила Л.П. Её семья бежала. Отец и мать — к украинцам, муж и брат — с деникинцами. Она осталась одна с двухмесячным ребенком. За две недели своего пребывания в Киеве большевики успели сделать у её дяди несколько обысков, арестовать его с женой; у её свекрови реквизировали муку, по доносу жильцов, так как она — это несчастное существо — домовладелица. Сама Л. живет то здесь, то там, опасаясь вернуться в дом родителей.

Н.П. бежала с деникинцами, оставив больную сыпным тифом мать.

1920 г.

1-го января.

Какой страшный Новый Год! Праздновали его, вероятно, одни комиссары. В прошлом году собрались у нас еще знакомые, а теперь никто никого не приглашал; да и кому хочется поздравлять с Новым Годом? Чего можно желать? Чтобы не забрали последнего и не убили.

5-го января.

Каторга лучше этой жизни. На меня находит такое отчаяние, что я громко плачу у себя в комнате и бьюсь головой о стенку.

Что мне делать? Снова пойти к ним на службу? Я бы могла иметь протекцию по наркомпросу, но, как туда пойти? Еще летом носились с планом удаления старых учителей, некоммунистов. Значит, новые должны быть коммунистами или, по меньшей мере, сочувствующими.

По ночам я все припоминаю, как долго длилась французская и английская революции, и сравниваю ход развития русской революции с ними. А если у нас и конца не будет?

Киев снова пострадал. Со времени возвращения большевиков сгорело несколько домов, между прочим, дом на углу Крещатика и Фундуклеевской, где Брабец[50]. Он горел три дня, сгорел дотла и еще долго дымился. Остались от него лишь каменные стены. Вещи жильцов лежат в грязи и снегу на улице.

Людей видно совсем мало.

7-го января.

Чем мы будем жить? Как долго можно продавать белье, посуду, картины? Да успеем ли мы их продать? Не сегодня, завтра придут забрать.