Дневник и воспоминания киевской студентки

21-го марта я снова продала ювелиру несколько тысяч думских. (Тогда давали за думскую тысячу — 4 тысячи и 4.500 советских рублей, но часто думские деньги браковали.)

22-го марта моему примеру последовали Д. и С. На их беду у ювелира сидел, во время их посещения, некий Лившиц, — сын владельца гостиницы. Вся семья — преступники. О них даже многие коммунисты говорили с презрением. Лившицы служили при всех властях в сыске; у большевиков они состояли при чека. Не одно разорение в Р. и Гомеле — их дело. Молодой Л[ившиц] заметил в руках С. золотые вещи. Он сейчас же побежал в милицию, и, когда С. вышла от ювелира, не сойдясь с ним в цене, ее задержал милиционер и потребовал от неё золотые вещи, которыми она, вопреки закону, торговала. Пошли в милицию; там С., чтобы замять дело, все отдала. Ее отпустили, и она уже надеялась, что тем дело и кончится. Однако, за ней следили. Дома она нам ничего не сказала, а предупредила лишь комиссара; тот сказал по обыкновению: «ничего!» и не принял никаких мер. Не прошло и четверти часа, как явились два «сотрудника» милиции с милиционерами. Начался обыск. Сначала все шло хорошо; чекисты были вежливы, предъявили ордер. Один был русский — Новиков — бывший матрос днепровской флотилии, другой — еврей— Крупецкий — бывший торговец краденым. У них разгорелись глаза при виде содержимого наших чемоданов, но при первом обыске ничего не взяли.

После их ухода, мы начали прятать наиболее ценные вещи и бумаги. Больше всего мы боялись, чтобы большевикам не попали в руки компрометирующие документы, то есть польские паспорта. Комиссар убедил нас, что паспорта будут у него в большей сохранности. Он их всунул в мешок с серебром С. и послал сына спрятать все на чердаке. Было уже темно, и мальчик взял с собой свечу; она-то его выдала. Крупецкий и Новиков следили за нами. В ту минуту, как М. поднялся на чердак, они вошли в дом, боковыми дверьми, угрожая револьверами. Сопротивляться никто не посмел. Достали мешок с чердака, нашли серебро, паспорта. Потом оба чекиста ощупали всех, даже женщин; при малейшем протесте, они угрожали наганами.

Эту сцену освещала лучина; в соседней комнате лежала в жару комиссарша, и под нее, я, почти на глазах чекистов, спрятала несколько драгоценностей. Теперь было, положим, не до них. Польские паспорта грозили нам расстрелом, нас могли обвинить в шпионстве. И вот один раз в жизни спасло нас от смерти еврейское происхождение: ни русский, ни еврей не признали в нас поляков, они пользовались лишь находкой паспортов как угрозой для того, чтобы запугать нас и таким путем удобнее ограбить, но, при враждебности польско-еврейских отношений, ни они, ни другие представители советских властей не верили в привязанность евреев к Польше, даже если они были родом оттуда.

Наконец, среди ночи отца увели, несмотря на наши просьбы обождать до утра: мы боялись, что они убьют его по дороге. Видя наше отчаяние, комиссар было вызвался пойти с ними, но, по обыкновению, не сдержал слова и вернулся от калитки.

Лишь только они ушли с отцом, кто-то постучал к нам. На вопрос стучавшие ответили, что они — санитары, сбившиеся с пути, и просят позволить им переночевать. Их впустили, и они легли в одной комнате с детьми комиссара. Потом мы узнали, что и они были чекистами, специально подосланными для слежки за нами. Рано утром часть семьи пошла в город, другие остались дома дожидаться дальнейшего.

После ухода моей матери Д. пришла и настаивала, чтобы дать ей спрятать оставшиеся ценности. Я ей отказала, но К. схватила довольно большую денежную сумму и отдала ей.

Часам к десяти приехали на извозчике К. и Н. в сопровождении 3-х милиционеров. Они, точно по приказу, пошли к тому месту, где Д. спрятала деньги и сейчас же нашли их. Потом вернулись в комнаты и снова стали рыться в вещах С. и наших. Обыск продолжался часа три. Закончился он распоряжением конфисковать все, что у нас было, и арестовать всех мужчин, в том числе и комиссара. Никакого ордера не предъявили, да и никто из нас не подумал спросить о нем. Было ясно, что хотят грабить; уже во время обыска исчезали вещи, даже комиссарские. Новиков, уходя, откровенно сказал: «Давайте чемодан, в котором я вчера видел шелковую материю». Потом извозчик, возивший их, рассказывал нам, что они вытягивали лучшие вещи из сундуков уже по дороге, опасаясь, что в милиции им придется делиться с товарищами.

После их ухода, я нашла на столе черновик телеграммы, посланной в Гомель. Она гласила: «У комиссара С. нашли контрреволюционеров...»; затем следовало требование расследовать дело и удалить С. со службы.

Мы решили, что жизни мужчин грозит такая опасность, что не стоит заботиться об украденном добре.