Дневник и воспоминания киевской студентки

Группа солдат, не нашедшая мест в поезде, отошла несколько сот шагов от станции и скрылась за насыпью. Когда поезд подошел, солдаты выскочили, угрожая машинисту винтовками, остановили поезд и втиснулись в вагоны. Когда мимо нас проходил последний поезд, его нагнало двое верховых; они бросили лошадей у насыпи и на ходу вскочили в вагон. М. хотел было присвоить себе лошадей, но какой-то мужик предупредил его намерение.

Наш комиссар остался. Не верит ли он польскому наступлению? поручила ли ему партия остаться для пропаганды, так как его жена — полька может служить ему защитой? надоел ли ему большевизм?

10-го марта.

Поляков все нет. Вероятно, это был лишь налет, но большевики испугались даже в Гомеле, где, говорят, выбрасывали кипы бумаг из окон учреждений на подводы — так торопились бежать.

Уже вчера утром прибыл первый поезд из Гомеля: паровоз и пара вагонов. Он шел с опаской, поминутно останавливаясь, очевидно, опасаясь ловушки. Увы! её не было. Все чаще и чаще приходят поезда, нагруженные солдатами и трехдюймовками.

13-го марта.

Большевики окончательно вернулись, и новые войсковые части так разграбили рынок и крестьян, что всякий подвоз и торговля прекратились. Уже 5 дней мы сидим без хлеба. Питаемся исключительно картофелем, печем картофельные блины — специальное белорусское кушанье, которое часто заменяет в этой бедной стране хлеб.

Мы бы может и достали муки у евреев, но к несчастью никто из нас не говорит по-еврейски, нас принимают за чужих и не хотят помочь нам. Отношения здесь натянуты до крайности. Евреи ненавидят христиан, христиане ненавидят евреев, белорусы ненавидят поляков и т.д.

В поисках провизии я проникала во многие р[ечи]цкие «interieurs»[51] и до сих пор не видела ни одной чистой, уютной комнаты, ничего похожего на дома немецких, бельгийских крестьян и рабочих. Я видела большую чистоту в комнатке бедного норвежского крестьянина.

Здешние женщины, кажется, причесываются не ежедневно.

Я впервые вижу провинцию и, присматриваясь к ней и к домашнему быту нашего комиссара, я лучше понимаю, откуда пришел большевизм и почему он появился в России, а не в Западной Европе.

Здесь нет почти крашеных заборов, совершенно нет утрамбованных дворов, нет даже колодца в каждом дворе, единственные приличные уборные выстроены немцами, но зато в каждой семье есть, по крайней мере, один коммунист.

17-го марта.

К.К. лучше, но со вчерашнего дня у И. жар. Что будет, если окажется, что и у неё тиф? Лучше не думать об этом. Видно, нам суждено здесь погибнуть.

Выбраться отсюда мы не можем; одна надежда, что придут поляки; со вчерашнего дня сильный артиллерийский бой.

Хлеба все нет. Купили фунт гречневого у красноармейца, но он оказался несъедобным. Неужели солдаты, которых кормят такой гадостью, будут драться?

Гарнизон быстро увеличивается. Большинство солдат плохо одето. Имеют более приличный вид китайцы и матросы, главные защитники советской власти. Везде постои. Солдаты ведут себя грубо, крадут, что могут. У нас тоже постой: ветеринары с чесоточными лошадьми, заболевшими от плохого питания. Благодаря солдатам мы имеем воду из нашего колодца, а раньше нам приходилось носить ее за полверсты. По буржуйской неловкости мы разливали воду, и зимой она леденела на нас.

У комиссара два сторожа, но ни один из них ничего не хочет делать. В начале нашего пребывания, они даже уехали в Полтавскую губ[ернию] за мукой, но вернулись с пустыми руками: заградительные отряды все у них отняли. Это случается сплошь да рядом. Наша соседка, будочница, собрала последние деньги, продала, что могла и снарядила сына в богатые губернии. У него тоже по дороге все забрали.

Но вместе с тем и будочница, и сторожа продолжают сочувствовать большевикам. Все они — беженцы, живут в землянках с семьями и хотят вернуться на родину, в местности, занятые поляками. Я еще в Киеве заметила, что беженцы дали очень много сторонников большевизма. Это понятно. Они уже давно лишились всего, их оторвали от родины, обращались с ними, как со скотом. Если бы Николай Николаевич[52] знал, что он своими приказами о выселении евреев из Царства Польского и о переселении польских и литовских крестьян увеличит кадры коммунистов! 

II

ВОСПОМИНАНИЯ

1.

22-го марта р[ечи]цкая милиция (заменившая уездную чека) обратила на нас внимание, и с тех пор началась почти двухмесячная пытка. Вот как было дело: денег у нас не хватало, так как мы не рассчитывали на столь долгую задержку и не приготовили больших сумм. Кто-то, чуть ли не сам комиссар, указал нам на местного ювелира, которому можно было продавать деньги и ценные вещи. Еще в феврале мы продали ему какую-то мелочь, но уже тогда меня встревожила неосторожность Д.: увидев меня у ювелира, она вбежала в магазин и обратилась ко мне по-польски, возбудив этим подозрения ювелира, который сейчас же начал допытываться о том, кто мы и отнесся скептически к моим уверениям, что мы не поляки.