Дневник парижского горожанина

325. Далее, в сказанное же время, в Париже народ испытывал величайшие лишения, ибо он[976] своей волей, понуждал всякого, каковой не мог ему сопротивляться, в соответствии с величиной состояния, платить по IIII марки[977], иного — по III марки, иного — по III или же IIII унции[978] чистого серебра, дабы из такового чеканить монету, причинившую все то зло, о чем сказано было выше, а ежели кто пытался том воспротивиться, в дом к нему немедля являлась стража, и уводила его в одну из множества тюрем, и никто не осмеливался возвысить голос против него, и все принуждены были платить, даже если у кого не было гроша за душой, ибо он так постановил. Ему же советниками были двое таких же злодеев, как то Жан Доль[979] и Пьер д’Оржемон[980], усилиями каковых [в Париже] не стало более торговли, ибо продавали и покупали единственно хлеб и вино[981], ибо каждый отягощен был необходимостью отдавать по десять франков звонкой монетой[982], и денег ни у кого не оставалось ни на что иное. И посему выплаты за дома становились столь тяжкими, что многие в то время предпочитали отказываться от наследства, дабы не платить на него налога, и по причине сказанных тягот, распродавали все свое имущество, и покидали Париж, словно бы потеряв голову от отчаяния. Одни направлялись в Руан, иные — в Санлис, прочие же в лесах сбивались в разбойничьи шайки[983], или же пополняли ряды арманьяков, и творили зло, худшее чем сарацины, и все вышесказанное происходило из-за негодного управления, каковое осуществляли названные алчные волки[984], попиравшие заповеди равно Ветхого и Нового завета, ибо пожирали мясо вместе с кровью, и отнимали овец вкупе с их же шерстью[985]. Увы! Тяжко было ходить по Парижу, как то в праздники, так и в прочие дни, ибо на улицах множество людей выпрашивало милостыню, в то время как иные по сто тысяч раз на дню проклинали свое существование, по причине величайших страданий, каковые пришлось снести. Ибо в сказанное же время им почти не подавали милостыни, ввиду того, что все вокруг вынужден был тратить на себя столько, что не имел почти никакой возможности поддержать другого, и невозможно было, оказавшись среди людей, не видеть как иные плачут горькими слезами, проклиная свое рождение, а иные клянут судьбу, иные же — господ, а прочие — власти[986], и кричат со всей силой отчаяния: «Увы! Увы! Господь милосердный! Когда же ты положишь конец нашим величайшим лишениям, и самой этой жизни, полной страданий, и этой проклятой войне!» и повторяют из раза в раз: «[Господь наш сущий!] vindica [sanguinem] sanctorum[987]! Отомсти за кровь добрых своих созданий, каковые принимают [безвинную] гибель от рук жалких арманьякских предателей!

326. Далее, в декабре-месяце, на пятый день такового, дочь короля Франции, ныне обретавшаяся в Англии[988], родила сына, получившего имя Генрих[989].

327. Далее, в понедельник перед Рождеством, на следующий день после праздника Св. Фомы[990], в Париже объявлена была [сказанная] новость, по каковой причине, в церквях звонили во все колокола, и по всему городу жгли костры, как то делается обычно на праздник Св. Иоанна[991].

1422

328. Далее [в сказанное же время], в канун праздника Богоявления[992], в Париж явился герцог Бургундский[993], каковой привел с собой большое количество латников, чинивших много зла жителям деревень, примыкающих к Парижу, ибо они увозили с собой все без остатка, за исключением того, что пылало жаром или имело вес слишком тяжелый. Армяньяки же стояли со стороны ворот Сен-Жан, Сен-Жермен, и Бордель, вплоть до Орлеана, и чинили столько зла, сколько не свершали ранее даже сарацинские деспоты.