Дни страха, или Пир горой

Мирное утро и падают бомбы, я улыбчив, покупаю кофе, обхожу разорванные в клочья трупы, чтоб не запачкать туфли и брюки. Каждодневная правда, исполненная реальности всего происходящего, после включают официальное время и картинка меняется. Даже мне волшебнику трудно вспомнить настоящую картину этого дня. Доброе утро планета!

Каков же мир за той дырявой ширмой ленты новостной? Близорукость трущихся тел на соседней койке в поту и злобе породить любовь на зависть массам обделенных. Глупцы красноречивы и убедительны воры, над миром восходит солнце дурака, он деятелен, а бог ленив.

Огромная всепожирающая мутная рвота лжи расползается, поглощая людей и континенты. Она везде, в дырах от пуль и криках о помощи, а все идут поступательно вперёд вслед за солнцем. Доверчивые привилегированные идиоты, рожденные для войны, сумасшествия и слез в нищете.

Но полно о мире, где праздника нет. Вот высокое небо сотый этаж, зал благоухающий раем. Здесь создатель прислуга, расторопен, услужлив и обходителен. Шумит эпоха голосами пьяными, их маскарад богат, там разливают вино истины и тащат купленные души в ад, чтоб утром блеяньем дрожащим, искупленья опохмелом попросить.

Они мертвецы, что насмехаются над живыми шутами. Их праздник притягательная фальшь, она разрастается залпами фейерверков, ее становится ещё больше и спрос возрастает. В огонь, вспыхнуть единожды, превратить судьбу в искры, жизнь в пепел под ногами потомков.

Объедки тел на столах, параноидальные танцы. Обглоданные ноги танцовщиц, хруст костей, аплодисменты. Мытая нагота, павлиньи перья в заду, из промежья медового лезет подслеповатый бастард, ударится об пол и станет мерзавцем. Минута от роду, а послушай, о чем говорит, как тащит мир в бездонные карманы. Слова гремят, слова звенят и превращаются в монеты золотые, он щедр в грабеже, возвышен в дележе, и не брезглив в убийстве.

О темные углы, где тискают любовь, ища взаимность, чтоб пристроить орган в орган, забыв про пол, темнота скрывает все. И даже в сутане черной человек продажный, заложенным в ломбард крестом, прощает с молитвой напутствия под всенощную мессу, кровавый выкидыш современности, мусоля полученный куш и место на кон. Картинка снята, мы идем, чтоб не запачкать сапог, день позабыт и прожит.

Люди топчут человека, бьют по морде, чтоб распять, эти эпилептичные припадки в пыли на брусчатке, развеселая реэволюция, чья-то близкая смерть, билет в твою лучшую жизнь. Они обманываются и врут, безбожная ложь становится бескомпромиссной правотой. Всё продается, не зная меры и границ. Эпатированная утончённость разлагающегося мозга вызывает рвотный рефлекс, и это подхватят, облагородят цитатами, комментариями, впишут в историю с картинками для детей. Убил в себе Каина теперь бегу.

А у подножия Олимпа, за всеми голгофами и ширмами, раздаются пьяные маты и удары в лицо. Танцы в клубах пыли, копеечные шлюхи начинают дешёвую рождественскую распродажу общественной манды, и в радости сходишь с ума. Истеричные интонации, спазмы пересохшего горла, водка и разбитые губы в кровь. Сплюнул лишние зубы, воспрял духом, за любовь получил.

Кровь молодая пропивается под слащавые голоски мёртвых с иглы коллекционных мотыльков, выгорает нутро, питая голодное пламя и вот всенародная любовь как солнце восходит. Визжит от радости народ, стонет толпа от интимных секретов с придыханием томным. Голый зад, сияющий символ, довольные лица пускают слюни и нет места в овациях крику. Дымит сигарета, полутемная кухня, зрелище, хлеб и вино на столе. Они еще далеки.

Питая надежду, уйду на войну и первым в атаку, чтобы первым пулю поймать. Первым назло Сатане воскреснуть в окопе, или первым средь птичьего гама заткнуться, податься в кабак и заснуть, как загулявший святой за барною стойкой. Нет ответов в безграмотных уроках безответственных учителей и кормчих.

Мою любовь чистую изгадили больные люди с не здоровой фантазией. Моя вера поставлена в угол расстрельный в ожидании чуда. Моя жизнь, слепая чернуха в череде душевных проповедей о пользе дурака другому дураку. Я ухожу в одиночестве, хмурым утром после грозы, обезумевший воин в выжженном поле, без крови и поражения.

Рука костлявая нащупывает вену, оживляя поток попорченной крови в остывшем до воскрешения теле, и придет огонь с другим названием, и разум размажет все видения грязным пятном на загаженном мухами стекле. Они рукоплещут, и танцы продолжатся, за дырявою ширмой на грязном матрасе, в муках, поту и запахе мочи, сплевывая рвоту, отплясывать и множиться до гробовой доски.

Нет надежды на веру, а веры в любовь, параноидальные танцы, рожи кривые далее город бесконечных утроб. Падает занавес ожидание чуда в конце, опустела сцена, и зал опустел. Они ушли, оставив темноту, их жутких глаз уже не видно. Мяучит рядом черный кот и мокрый снег в чернильном небе без луны и звезд, слегка вальсирует и кружит, исчезая в темноте реки, где жизнь течет и годы утекают.

Потанцуем, рука об руку, отмеряя шаркающими шагами пространство и время, кружа, вальсируя, чтоб голова остыла и в путь.

                  6 ИСХОД В ПОДЗЕМЕЛЬЕ.