Дни страха, или Пир горой

Неужели видеть, значит, быть гоем, презренным иноверцем? Я вижу, ты видишь, кто-то ещё способен видеть, а они стоят на своем. Мы все слепы! Их мир совершенен и дорисован до последнего штришка, он привычен и обжит, а перед смертью глаза раскрываются и слышен выдох дешёвого разочарования, голос дрожит и просит прощенья. Последние слова словно плевок. Жадный человек покупает твое сердце, чтобы существовать в тени святых и злата.

Подземелья развернулись вовсю ширь да длину, словно лепестки огромного цветка людоеда. Может лучше жить слепым, с пустыми глазами, устремленными вдаль, на ощупь пробираться, будучи в надежных руках. Смотреть под ноги и втаптывать упавшего, отрицать милосердие, следующий ты. Масса тел рекою серой течет, мерно, выверено с размеренным тактом, если остановиться наступит катастрофа. Плотность строя растянутого во времени, неповоротливая масса далеких друг от друга людей, разобщенность взглядов, жвачность рассудка, завтрашний день давка, а сегодня толчея.

Бастардон подталкивал только вперёд, понуждая обозревать бескрайнюю, живую, смердящую землю тайн человеческих. Но идолы не сходят с жертвенных помостов их почитают и натирают до блеска алтари, великому из далека всегда поклон идет. Ему, творцу посредников и ловких финансистов, из истины добывающих выгоду из воздуха чистую моржу.

Огромные толпы покорных рабов воздвигали стены обособленного рая. Затем искали врага для семей своих. Города прекрасные шли стенка на стенку за право быть первыми и свободными. Я видел рисунки окаменелого рая, где каждый мнил себя царем, вымеряя пространство камеры неторопливым шагом. Злая красота любви, опустошала головы рыцарей ветряных мельниц. Ренессанс пропитывался трупным ядом открытий, спасение от старых напастей приводило к большим жертвам грядущего дня.

Слепцы шли вперёд. Сжатые кулаки, знамёна подняты к потолку и петле, наша память дымом сладким отечества обволакивает трупы сошедших с пути. Это ли жизнь? Ответ распадается на заветы, в реальности только кресты и смерть поверх земли, запах гниения.

Путь далее наверх. Мечта о славе и венце в конце пути. Вперед же мертвые и нищие, там красота, там молодость, богатство, власть, парная и бабы сплошь ядреные. Картина бытия, манерный крик души и материальный кич. Надумано, неважно, поплевать, долой штаны и нет нужды в карманах, тем временем, плавится в золото кровь. Кто следующий спаситель-мучитель, кто этот безвестный святой душегуб?

Мир в бреду, мир в тумане люди месят грязь и лепят хлебцы. Глупость сверх меры, зверство справедливых не оконченных дел, в огне средь бела дня горят живые существа, дорога страха путь к спасенью. Сумерки и где же сон? Своды подземных галерей окрашиваются пятнами ночных фонарей, радужные черви ползут, извиваясь из голов марширующих. Холодно и страшно, отвратителен этот путь.

Они же устали, каждый шаг не с горки катится. Их гонят напутствиями и штыками в спину. Тяжелая ноша грехов, заблуждений, идей и долгих столетий, слепая вера в нагроможденные слова. Лабиринт в сырой земле заполняют призрачные огоньки или же счастье, лишенное сна.

Шагать по головам одряхлевших соплеменников, втаптывать трупы, месить грязь. Жизнь слепая, безмолвная пустота и тихие шаги твоего безумия, окоченевшие стопы превращают смерть соплеменника в твердь земную. Последняя твердь перед бездонною пропастью, которую уже предчувствуешь, стонущая душа пытается сказать об этом, но рот и глотка грязи полны.

Вопль молодой женщины, увидевшую крысу, узнавшую смерть. Мудрые рассуждения (с доставшейся бабы боле не чего взять). Собираться в дорогу, приближаясь к падению в яму. Уповая, что произойдёт чудо чудесное, о нём всегда болтали перед сном и молитвой. Нереальное чудо, обещанное избавление, как факт. Самовнушение, состоящее из не распутанных узелков и отрицания посторонних голосов. Спасение, хотя о природе его ничего не ведомо, только слово и то невесть откуда долетевшее.

Идолы заплыли жиром, лоснящиеся сусальные лики, переполняют распухшие от разложения праздники. Мрут жертвы, и стоит ужасный спасительный чад. Голод свят, он входит в города и храмы, одиночество молящейся толпы воющей на луну или солнце, мольба в потолок к мирам этажом выше.

Мне б завыть зверем голодным, мне б вспыхнуть кровавым пламенем войны, мне б забыть слова добрые, развернуться и уйти к голосам деревьев древних. Вернуться в иллюзию страны тишины, где лишь ветры жируют средь скал острозубых и вечность созерцать даль безбрежную, забывая память, да сказки с загадками.

Почему в руках моих бритва и глаза уже вскрывают вздутую вену? Почему суицид это религия? Почему праздные акушеры вырывают крылья у детей-птиц? Идиллия пасторали заканчивается, открытый мир превращается в зловонную конуру, где паразитические уродцы доедают остатки больного человечества. Это потом будет метаморфоз и божий промысел, родятся иные гусеницы, иные мотыльки.

Я не желаю думать головой пешки в игре неразумного, величавого, идола медослова, сидящего в моем разуме. Он пускает корни и пропитывает нутро ядом, порождает покорное существо.