Мэтью объясняет Салли, что не хотел, чтобы мы возвращались в школу одни. Решил приехать, посмотреть, что да как…
Следующие полчаса гости отходят от потрясения. Пьют воду. Инспектор просит у Эда копию видеозаписи, записывает имена и адреса свидетелей, чтобы потом взять более полные показания. Уладив формальности, Мэтью прощается.
Наконец полиция уезжает. И встает вопрос: состоится ли праздник?
– Разумеется! – всплескивает руками сестра Морис, словно ничего глупей не слышала. – Вы хоть представляете, сколько я наготовила?
Поначалу атмосфера в шатре напряженная, вновь прибывшим гостям пересказывают подробности скандала. На груди у каждой выпускницы белая наклейка с девичьей фамилией. Обсуждение не умолкает. Повсюду слышится: «Кто бы мог подумать, что Мелоди Сейдж так далеко зайдет? Какой позор!..»
Я пребываю в некотором оцепенении, передвигаюсь на автопилоте.
Вот близняшки Мэйхью. Мод Силито. Джейн Пэротт извиняется, что ее сестра Элейн не приехала. Элейн, видите ли, не пожелала возвращаться в «это ужасное место», а сама Джейн с ней не согласна и считает, что сестре тоже стоило взять на себя труд появиться на встрече выпускниц.
Среди гостей есть и бывшие преподаватели. Мисс Фокс, вдохновившая меня на тщательное изучение родного языка. Мисс Хампер, безуспешно пытавшаяся доказать, что физика пригодится мне в жизни.
Время от времени я оглядываюсь и нахожу в толпе Салли, встречаюсь с ней глазами. Кругом разговоры, шум, а я словно во сне, однако чувствую себя вполне сносно, поэтому у меня «внезапно разыгрывается мигрень» позже, чем мы планировали.
Мы с Салли идем на кухню прощаться с сестрой Морис уже около одиннадцати. В углу тележка из нержавеющей стали. Раньше на ней выкатывали в столовую огромные подносы. После разговоров со старыми знакомыми живо вспоминаются подносы с едой. Я даже чувствую запах. Жухлая капуста и подливки с неопознаваемым на вид мясом. Рисовый пудинг с ядовито-розовым вареньем.
Вдруг сестра Морис подскакивает.
– Ох, что ж это я, Бет! Мелоди, полиция, суета… Совсем забыла про твое письмо!
– Письмо? – переспрашиваю я, поглядывая на Салли.
Сестра Морис исчезает в фойе, примыкающем к кухне, и приносит конверт – бледно-голубой с черным волнистым штампом авиаперевозок. Я замираю. Первая мысль – от Кэрол. С бьющимся сердцем предвкушаю, что увижу ее почерк. Но нет, письмо не от нее.
Мне пишет Жаклин Прир. Девочка, которая перерезала вены.
Быстро перелистываю страницы, достаю вложенную в конверт фотографию.
– Господь всемогущий! – невольно восклицаю я, и сестра Морис сразу хмурится. – Простите за богохульство, сестра, я просто удивилась – у нее все хорошо. Жаклин в полном порядке. Только посмотрите!
Салли подходит ближе, сестра Морис шарит в кармане передника в поисках очков. Я передаю Салли большую глянцевую фотографию – улыбающаяся от уха до уха Жаклин с высоким красавцем и
– Неужели все родные? – удивляется Салли и передает снимок сестре Морис.
Та молча прижимает крестик, который носит на шее, к губам.
Я узнаю почерк – предмет моей зависти. Легкий наклон вправо. Настоящие чернила. Вспоминаю Жаклин, склонившуюся над дневником с дорогим чернильным пером.
Далее краткая история жизни Жаклин, всего в паре абзацев. Долго лежала по больницам. Лечебные процедуры, психотерапия. Потом наконец уехала учиться по обмену и там познакомилась с Жан-Пьером. Ему двадцать три. Француз. По профессии учитель. «Не понимаю, что он во мне нашел!» – пишет Жаклин и перечисляет имена и возраст детей – три дочки, а затем двойняшки-мальчики.
Я лишь тогда ощущаю давно сжатую внутри меня пружину. Она не разжалась во время встречи в парке. Во время жуткого признания сестры Джоанны. Во время драки с Мелоди и ее приятелем. Во время прошедшей словно в тумане вечеринки.